над тем, какие плоды они должны принести в итоге.
– Бунтовщик! – презрительно проговорил маркиз. – Вы имеете наглость заставлять меня слушать всякий вздор, выдуманный вашими так называемыми современными интеллектуалами!
– Вздор, сударь? Вы думаете… вы действительно считаете все мною сказанное вздором? Феодальная власть держит в тисках все живое и ради собственной выгоды выжимает из народа все соки! Она заявляет права на воды рек и огонь, на котором бедняк печет свой хлеб, на траву и ячмень, на ветер, что вращает крылья мельниц! Крестьянин не может ступить на дорогу, перейти реку по шаткому мосту, купить локоть ткани на деревенском рынке, не заплатив налога! По-вашему, все это вздор? Но вам и этого мало! В уплату за малейшее посягательство на ваши «священные» привилегии вы отнимаете у несчастного самую жизнь, нисколько не думая, на какое горе обрекаете вдов и сирот! Неужели вы успокоитесь только тогда, когда ваша тень проклятием ляжет на всю страну? Или в гордыне своей вы полагаете, что Франция – этот Иов среди народов – будет вечно терпеть ваше ярмо?
Филипп остановился, словно ожидая ответа. Но ответа не последовало. Маркиз в молчании внимательно смотрел на молодого человека; в его глазах поблескивал зловещий огонь, в уголках губ застыла презрительная полуусмешка.
Андре-Луи потянул друга за рукав:
– Филипп!
Де Вильморен смахнул его руку и продолжал с еще большим фанатизмом:
– Неужели вы не замечаете, что собираются тучи, предвещающие бурю? Вы, вероятно, полагаете, будто Генеральные штаты, созываемые господином Неккером и обещанные на будущий год, станут заниматься только изобретением новых податей для спасения государства от банкротства? Если так, то вас ждет разочарование. Презираемое вами третье сословие докажет, что сила на его стороне; оно найдет способ покончить с язвой привилегий, разъедающей нашу несчастную страну.
Маркиз слегка шевельнулся на стуле и наконец заговорил.
– Сударь, – сказал он, – вы обладаете опасным даром красноречия. И источник его скорее в вас самих, чем в вашем предмете. В конце концов, что вы мне предлагаете? Разогреть блюда, приготовленные для обтрепанных энтузиастов из провинциальных клубов, чьи головы набиты обрывками из ваших Вольтеров, Жан-Жаков[21] и прочих грязных писак? Ни у одного из ваших философов не хватило ума понять, что мы представляем собой сословие, освященное древностью, что за нашими привилегиями – авторитет веков!
– Гуманность, сударь, – возразил Филипп, – древнее, чем институт дворянства. Права человека родились вместе с самим человеком.
Маркиз рассмеялся и пожал плечами.
– Иного ответа я и не ожидал. В нем звучит бредовая нота, которую тянут все философы.
Но тут заговорил господин де Шабрийанн.
– Вы слишком долго ходите вокруг да около, – с нетерпением упрекнул он кузена.
– Я уже у цели, – ответил ему маркиз. – Я хотел сперва все уточнить.
– Черт побери! Теперь
Имеются в виду поэт, драматург, философ, один из крупнейших деятелей французского Просвещения Франсуа-Мари Аруэ, известный под псевдонимом
