оставило немногочисленную публику совершенно равнодушной. На скамейках, поставленных в передней части зала, перед сценой, разместилось двадцать семь человек. Билеты на одиннадцать мест стоили по двадцать су,[86] остальные шестнадцать были по двенадцать су. За скамейками стояло еще около тридцати зрителей – эти места были по шесть су. Итак, сборы составили примерно два луидора десять ливров и два су. Заплатив за наем помещения рынка и освещение, а также расплатившись в гостинице по счету, господин Бине располагал бы не особенно крупной суммой, а надо было еще раздать жалованье актерам. Ничего удивительного, что добродушия господина Бине несколько поубавилось в тот вечер.
– Ну, что вы думаете о спектакле? – спросил он Андре-Луи, когда они возвращались в гостиницу после представления.
– Я допускаю возможность, что он мог быть хуже, но исключаю такую вероятность, – ответил тот.
В полном изумлении господин Бине замедлил шаг и, повернувшись, взглянул на своего спутника.
– Гм! – хмыкнул он. – Тысяча чертей! Однако вы откровенны.
– Да, подобная добродетель не слишком-то популярна у дураков.
– Ну я-то не дурак, – сказал Бине.
– Потому-то я и откровенен с вами. Я делаю вам комплимент, предполагая, что вы умны, господин Бине.
– О, в самом деле? Да кто вы такой, черт подери, чтобы что-либо предполагать? Ваши предположения дерзки, сударь. – После этих слов он умолк, занявшись невеселыми подсчетами.
Однако полчаса спустя, за ужином, он вернулся к прерванной беседе.
– Наш новичок, превосходный господин Parvissimus, имел наглость заявить мне, что допускает возможность, что наша комедия могла быть хуже, но исключает такую вероятность. – И он раздул большие красные щеки, приглашая посмеяться над глупым критиком.
– Да, нехорошо, – как всегда, сардонически отозвался Полишинель. Высказывая свое мнение, он бывал смел, как Радамант.[87] – Нехорошо. Но несравненно хуже, что публика имела наглость придерживаться того же мнения.
– Кучка невежественных олухов, – усмехнулся Леандр, вскинув красивую голову.
– Ты не прав, – возразил Арлекин. – Ты рожден для любви, мой дорогой, а не для критики.
Леандр, который, судя по всему, не хватал звезд с неба, презрительно взглянул на маленького человечка сверху вниз.
– А ты сам, для чего рожден ты? – осведомился он.
– Этого никто не знает, – последовало искреннее признание. – Да и вообще дело темное. И вот так у многих из нас, уж поверь.
– Но почему, – прервал его господин Бине, испортив таким образом начало доброй ссоры, – почему ты говоришь, что Леандр не прав?
– В общем – потому, что он всегда не прав. В частности – потому, что я считаю публику Гишена слишком взыскательной для «Бессердечного отца».
– Вы бы выразили свою мысль удачнее, – вмешался Андре-Луи, из-за которого начался спор, – если бы
