приятелей вслед за отцом Климентом от дурных помыслов и поступков…
Но этот слабый звук заглушило оживлённое гоготание гусиного стада, пересекающего площадь вблизи храма. Гуси толкались, шумели и вели себя так, словно кроме них на свете никого не существовало, во всяком случае, с кем стоило бы считаться. Увидев птиц, Егорша радостно осклабился и толкнул приятеля в бок со словами:
– Эй, Колян! Ты только погляди, что нам бог посылает. Не откажешься от запечённого гуся на ужин?
Но тот взглянул на него с удивлением.
– Ты никак белены объелся? – спросил Колян. – Ведь это бабки Матрёны гуси! А старуха просто дьявол в юбке. И, кроме того, она родная сестра отца Климента, если ты забыл.
– Ну, как хочешь, – не стал слушать его доводов Егорша. – Только потом не проси!
Он сделал несколько шагов и догнал стадо. Двигался Егорша стремительно и бесшумно, даже внешне став похожим на дикого зверя, преследующего добычу, поэтому гуси не заметили его. Приблизившись к тому, который шёл последним, Егорша протянул руку и схватил птицу за длинную шею. Та не успела издать ни единого звука, и остальные гусаки ничего не заподозрили. Некоторое время птица судорожно сучила красными лапками, словно продолжая идти по площади. Затем раздался звук, напоминающий треск переломанного сучка, и она, содрогнувшись, безжизненно повисла с переломанной шеей. Егорша снял рюкзак, втиснул её внутрь и снова закинул рюкзак за спину. На это ему потребовалось не больше минуты.
– Вот и всё, а ты боялся, – проговорил Егорша, подойдя к приятелю и снисходительно похлопав его по плечу.
Колян ничего не сказал. Он действительно побаивался, но только не последствий кражи гуся, а своего друга, и уже давно. Особенно его устрашал словно кровоточащий глаз, в котором временами появлялась дикая, первобытная злоба, и в такие моменты спорить с Егоршей было смертельно опасно. Поэтому Колян соглашался с ним во всём, не желая вызвать вспышку гнева, последствия которого были непредсказуемы. Сначала он делал это из страха, а потом по привычке, молчаливо смирившись.
– Теперь можно и домой, – сказал Егорша. – Но сначала навестим Клаву. А то сухая ложка рот дерет.
И приятели направились в магазин. По пути они поднимали ногами клубы пыли, которая постепенно снова оседала за их спинами, скрывая следы…
А гусиное стадо тем временем добрело до дома бабки Матрёны на Овражной улице. Оживлённо гогоча, гуси вошли во двор и столпились возле хозяйки, рубившей дрова. Это была широкая в плечах и бёдрах старуха, над которой прожитые годы были не властны, а жизненные невзгоды оставили после себя только глубоко затаённую настороженность в глазах, не сумев стереть добродушия с морщинистого лица. Бабка Матрёна была одинока, и гуси заменяли ей детей, доставляя ничуть не меньше хлопот и радости, чем многодетной матери её любимые чада. Она давала каждому имя, едва тот вылуплялся из яйца, и отличить одного от другого могла даже по звукам, которые они издавали.
