просто сразу стали действовать.
– Прямо сразу?
– В кризис выживают сильнейшие и предприимчивые.
– Это не кризис, а апокалипсис.
– Для мертвых – да. А для живых это кризис. А кризис – это время новых возможностей. И те, кто понял это сразу, сейчас на коне.
Как можно было понять это сразу? Я вспомнила свой первый год. Ужас, отчаяние, туман в голове, полный анабиоз. А кто-то в это время действовал, создавал общины, мигрировал. В полном хаосе, наощупь.
Свой риторический вопрос я не решилась озвучить.
– Ты вообще спишь? – спросил Марк.
– Нет. Можете идти со мной, если выдержите мой темп.
К вечеру Гела уснул и проспал шестнадцать часов. Мы с Марком несколько раз обезвреживали стайки ходячих, сбегающиеся на его храп. Но несмотря ни на что, эта ночь была особенной. Нас стало трое. Мы оба это чувствовали и понимали, что нам это нравится.
– Она немая? – спросил Гела у Марка на второй день, когда мы остановились для ужина и ночлега.
– Нет, но с момента нашей встречи она произнесла от силы слов сто. А это больше года, прикинь, приятель!
К моей боли прибавилось еще какое-то неприятное новое чувство. Марк знал, почему я молчу, видел, что я пережила. И теперь так беспардонно обсуждает меня в моем же присутствии с каким-то щербатым незнакомцем.
Мне понравилось, что Гела вместо того, чтобы посочувствовать ему, посмотрел на меня серьезно, с проницательным интересом.
Было уже темно, и он снял солнечные очки. Я сразу поняла, почему он их носит. Взгляд его светло-серых глаз был диковат. Но я чувствовала, что сердце у него доброе. Как и у большинства грузинских мужчин, я полагаю. Он был исполнен чувством собственного достоинства, как будто ему было плевать, что он не добрал роста, он чувствовал себя богатырем и вел себя соответственно.
Значит, мы держим путь в Грузию. Я прилегла на приготовленную Марком лежанку, закинула за голову руки и принялась представлять себе страну, в которой никогда не была, и которую вряд ли увижу.
В какой-то момент я устала от опеки Марка. Мне захотелось от него отделиться, отпочковался. Эти нотки неравнодушия к себе казались чем-то новым. Давно забытым.
Марк иногда был вспыльчив. И в моменты, когда он повышал на меня голос, я чувствовала себя не просто ребенком, а бестолковым ребенком. Наверное, я избаловала его своим молчанием и покорностью. Но отвечать все еще не было сил. В молчании горе переживалось не то чтоб легче, но переживалось. Если б он знал меня раньше, он бы удивился, какой я могла быть веселой, непосредственной, как умела шутить и обожала длинные разговоры.
Я хочу отдалиться? И что? Так меня вернее сожрут, или я хочу проделать долгий одинокий путь. Зато не придется сдерживать слезы и постоянно реагировать на чьи-то ожидания. С кое-какими приобретенными навыками я бы прошла несколько километров. Но сколько раз на нас нападали толпы, с которыми мы едва справлялись вдвоем, и даже втроем, когда присоединился Гела. Вернее,
