а в местном Департаменте общественных работ, вечно носит хипстерские очки, которые ему вовсе не нужны, а джинсам предпочитает штаны цвета хаки. Без проблем может поболтать с любым местным жителем, но только не со мной. Брайан полностью погружен в свои мысли, как и остальные люди в очереди, и действует машинально, выгружает перед моей кассой бутылки изотоника, коробку с хлопьями, упаковку печенья, зубную пасту и еще целую корзину дерьма, без которого жить не может. И пакет апельсинов. Он наверняка порежет их на дольки. Все тренеры по футболу так делают. Мне сказали не ходить на игры Джули, я и не хожу. Но могу иногда встать на противоположной стороне улицы и смотреть на поле, пытаясь разглядеть Джули, только это непросто, ведь я даже не знаю, какого цвета форма у ее команды. Брайан видит, что я сижу за кассой и подношу его апельсины к сканеру, размышляя о том, какой из них будет есть Джули; когда он видит, что я спрашиваю у него карту магазина и делаю это с улыбкой, надувая и схлопывая пузырь жвачки, провоцируя его ответить мне хоть чем-нибудь, чем угодно, он даже в глаза мне посмотреть не может. Что, тренер, язык проглотил, пока стоял в моей очереди?
Меня все время узнают, и я уже привыкла к тому, что у них не хватает мужества посмотреть на меня, хотя как к такому можно привыкнуть? Я не подписывалась играть для них роль пугала. Да, я совершала ошибки, но это не делает их лучше меня, не дает им права вечно меня осуждать. Это несправедливо. Когда у меня еще была возможность встречаться с доктором Келлегером, которого мне назначил суд, он говорил, что я должна вырваться из порочного круга негативных мыслей, в который меня засосало. Этот шарлатан во время сеансов так и норовил заглянуть в вырез моей блузки, но, думаю, он был прав, надо что-то менять. Когда я начинаю об этом размышлять, в голове у меня звучит старая мелодия Джона Леннона, та самая, которую напевала моя мама, пока расхаживала по дому. Она усаживала меня перед телевизором, а сама занималась своими «упражнениями». Надевала наушники от плеера, которые закрывали почти всю ее голову, и музыка играла так громко, что она не слышала, как я плакала или звала ее. Она говорила мне: «Прости, солнышко, мамочка тебя сейчас не слышит» – и ходила кругами по первому этажу дома, ходила целую вечность, ритмично покачивала головой и напевала одну и ту же мелодию из песни Леннона снова и снова. И вот сейчас я ловлю себя на мысли, что напеваю ее про себя. Иногда песня помогает отвлечься от всех проблем. А иногда – нет.
Я напеваю ее сейчас. От этих нот у меня начинают болеть зубы, и, черт возьми, как же хочется на перекур! Надо бы еще раз словить кайф, а то действие прошлой дозы почти закончилось. Я чешу обе руки одновременно. Возможно, со стороны это выглядит так, словно я обхватываю себя руками, пытаясь согреться. Здесь холодно, но я не замерзла.
Обычно по понедельникам в магазине немного народа, но северо-восток накрыло циклоном, и мамаши-домохозяйки, приехавшие на своих внедорожниках, а также всякие старушенции шляются по залу, сгребая с полок молоко, соки, хлеб, крупы и сигареты. Открыто еще три кассы, и в каждую – длиннющая очередь, поэтому
