замедленной съёмке. Сердце стучит в уши, словно цирковой барабанщик в литавры бьёт. Еще чуть-чуть и скажет завтра Люська, как в старом фильме: «Инфаркт микарда! Вот такой рубец!»
Маруся, укутанная в одеяло, спит на руках у Фрола, а он снова листает ленту в телефоне. Лицо дочери безмятежно, щёки разрумянились. От Фрола всегда веет теплом. На всех его дам веет, надо полагать.
– Вам нужно всё время кого-то на руках держать? – Осколки самообладания уже не собрать.
Прислоняюсь спиной к ледяной двери. Холод отрезвляет. Фрол одним пальцем выключает экран и небрежно кидает телефон на диван. Склоняет голову набок и упирается в меня взглядом. Ага, сейчас! Со мной этот номер больше не пройдёт.
– Кто вас сюда впустил?..
Он подносит палец к губам, и я послушно перехожу на шипение:
– Кто вас сюда впустил? – Отлипаю от двери и иду к столу, как начинающий йог по углям.
Фрол молчит, провожая меня взглядом, будто я конь ярморочный.
– Маруся плакала? – спрашиваю твёрдо, как у пациента температуру.
– Наконец-то вопрос по существу, – усмехается Фрол и с нежностью всматривается в личико нашей дочки. – Нет. Не плакала. Мы очень мило провели время. Для неё я Декабрь, сын Деда Мороза.
– Обезьяну просила? – вздыхаю, я.
Для меня он тоже Декабрь. Жаркий Декабрь. Я до сих пор помню вкус его поцелуев, ласковые прикосновения. Но это в прошлом. Подушка на моём рабочем кресле принимает меня в поролоновые объятья. Ноги гудят после рабочего дня. Я незаметно скидываю мокасины и ставлю на них стопы. Сегодня и без Фроловой обезьяны пациентов «аки песка морского» обслужили. Нажимаю кнопочку, вспыхивает монитор, на экране появляется Марусино личико. Фрол вытягивает шею и улыбается. Впервые жалею, что у меня там не фото какого-нибудь красавчика.
– Да, обезьяну, – с опозданием отвечает он. – Обещал подарить.
– Не стоит. Я скажу, что вы ей приснились.
– Сколько ей? Сообразительная такая.
– Пять, – Я завожу новую карточку пациента и пьянею от аромата цитрусового парфюма, добравшегося до моего носа. – Фамилия!
– Чья? – не сразу понимает Фрол.
– Обезьяны!
– А, ну да. Горин. Простите, я не представился, – пальцы вновь отправляются в путешествие по чубу и завершают свой путь на затылке, – обычно меня узнают.
– Кличка и возраст, – бесстрастность сейчас моё всё.
– Тридцать три года, кличка «Горюшко».
Я утыкаюсь лбом в ладони.
– Обезьяны, что ли? – закипает Фрол. – Вы не можете не перескакивать так быстро с одного на другого.
Перескакивают блохи. И мужики из постели в постель. Вслух я этого не произношу и вновь кладу пальцы на клавиатуру. Фрол смиряется с моим молчанием:
– Моцарт, девять лет.
Вопрос-ответ, заполняем карточку без дальнейших пререканий. коридоре мерное урчание баса Коляна то и дело прерывается взрывным Люськиным смехом.
Я отправляю в чат клиники расчётный
