были цыганские корни, знал немного по-цыгански, вот и приблудился однажды к их табору. Не своим, но и не чужим воспринимался он среди цыган. Они тогда ездили на машинах выступать с концертами по селеньям. Машину парень хорошо водил, не скандальный, без камня запазухой, вот и довольно быстро прижился у них. Как веточка, которую привили к кусту для селекции.
Михаил был среднего роста, темноволосым, темноглазым. И в этих глазах постоянно была какая-то печаль. Не особо разговорчивый был, серьёзный, как и её муж Сандро. Но своим цыганским взглядом Рубина видела, что человек он внутри добрый, поэтому встречала его приветливо:
– Яваса бахталэ, морэ! Ну, садись ближе к костру… Бери кружку, чай будем пить, да разговоры вести… осторожно, не обожгись, только вскипел… а хочешь – бери картошку, вон с краю в золе лежит… держи щепку… вон на тряпице соль, хлеб… Вижу, грусть на душе у тебя, яхонтовый… Что так? Никогда не кочевал с табором, а который раз ко мне приходишь сердце успокоить у костра… Можешь не отвечать, и так знаю… Жил в квартире, от земли оторвался, как осенний листочек с дерева… Э-эх, бриллиантовый, брось тугу-печаль, разве ты один такой? Таких больше, чем ты можешь себе представить! Дрэ киркипэна тэ биды свэто уджинэс. (пер.: В горестях и бедах мир узнаёшь). Другое сейчас время, морэ, и цыгане стали нынче другие… Это гадже до сих пор представляют цыгана этаким молодцем в красной шёлковой рубахе на вороном жеребце. Едет, да поёт себе, на гитаре звонкой играет… вокруг лес, поля, цветы разные запахом своим дурманят… Никаких тебе ни забот, ни… Э-эх… да разве можно вот так, шутя, человеку жизнь прожить? Не было такого! У каждого есть своя печаль, своя тревога. Весело только дурак живёт, потому что не понимает ничего, всё равно ему.
Наблюдая за гостем, Рубина тогда невольно прервала разговор, искренне от души тогда порадовалась замеченному поступку, не смогла смолчать:
– Нэ, дыкх, знаешь, что настоящие цыгане хлеб не режут, а разламывают руками! Лачо чаво! (пер.: Добрый (хороший) парень!). А почему так делают знаешь?
Михаил в ответ молча лишь пожал плечами, ответив вопросом на вопрос:
– А в самом деле, почему?
Помолчав немного, Рубина объяснила:
– А потому, парень, что считают хлеб телом Христовым. Это одно. В церкви то частицы из просфоры берут те, кого рукоположили на это, с молитвой делает. Разве можно тело Христа просто так резать? А во-вторых, это совсем просто, ещё и потому, чтобы никто не считал за другим сколько ломтей хлеба человек съел.
Михаил печально вздохнул.
– Когда объяснят – не трудно понять… Как вот самому жизнь научиться понимать…
Рубине очень были по душе и понятны такие рассуждения Михаила. Когда-то и она начала учиться жизни, и без поучений стариков очень сложно было самостоятельно разобраться что правильно, что неправильно. К тому же росла в сложные послевоенные годы, когда судьба цыган
