продолжила свои байки:
– Расскажу тебе, морэ, историю одну… как запомнила, так и говорить буду… Подставляй кружку, чаю налью. Сегодня ходила гадала по соседней деревне, одна хозяйка варенья смородинового дала. Я чувствовала, рука у неё лёгкая, сама добрая. Дай Бог ей всякого здравия! Не бойся, худого не будет. Пей, да слушай… Жила в одном таборе семья. Уж так они сроднились, что и представить нельзя! Не обижали друг дружку никогда, всегда рядом держались. Много ли, мало ли времени прошло, болтать зря не буду, только, надо ж такому случиться, умер у неё муж, будто и не жил вовсе человек… Дэвла, Дэвла! …Ну, что тут поделаешь… Похоронили на добром месте того цыгана, и осталась та цыганка одна в палатке жить. А братья мужевы решили зорче орлов наблюдать, как вдова траур по их брату соблюдёт. И шагу не ступить, бедной вдовушке несчастной, без их строгого догляда. Вот ночь наступает, и приходит к той цыганке умерший её муж любимый. Бедняжка не знает, не то радоваться, не то плакать ей… Ну, дело-то молодое у них, тёмная ночь покрыла… А цыганка та, надо тебе сказать, совсем не глупая была. Под утро, пока деревенские петухи не прокричали, а их крики даже в степи в таборе были слышны, потихоньку встала, спрятала один сапог мужа. «Станет уходить, а сапога нет. На другую ночь придёт! Пусть он каждую ночь приходит, сапог просит вернуть. Не отпущу от себя!» Подумала она себе так, и как ни в чём ни бывало, опять легла. И вот с тех пор прошло время. Каждую ночь приходил цыган к своей любимой жене. Увидятся, и про всё на свете сразу же забывают! Вот, морэ, какие страсти бывают, как полюбили они друг дружку! Поутру тот цыган опять исчезает, как в воздухе растворяется, и опять сапог у жены остаётся. Вот уже и заметно стало, что вдова беременная. Не скроешь уже ни под какой одеждой. Братья то мужа не слепые, как и все в таборе заметили, что не одна она. Однажды приступили к ней, кричат, руками в воздухе перед её носом трясут: «-Траур ещё не истёк, как же ты, беспутная, нашим таборным теперь в глаза смотреть будешь? Кто отец ребёнка?!» А та плачет, слезами заливается, им на эти злые слова отвечает: «-Муж у меня один, и ребёнок – его!» Тут братья совсем в злости зашлись, кричат: «-Ты что болтаешь, женщина! Или мы дураки последние, чтобы поверить в такое?!». А цыганка та плачет, и на своём стоит: «-А вот к вечеру приходите, спрячитесь в палатке, и всё узнаете!» Подумали братья между собой, и так и сделали. Как стемнело, снова цыган пришёл. Она у него и спрашивает: «-Что же ты, Петря, сапог прежде не забираешь? Братья твои спрашивают про ребёнка…». Цыган тут вовсе не на шутку всполошился: «-Ой, Зорица, подай-ка мне его сейчас! Коли ещё буду приходить – погибнуть может наш ребёнок!». Забрал тот цыган сапог, и исчез, будто не было, не остался на этот раз с ней. Ну, а братья его устыдились, и с тех пор больше не обвиняли зря верную цыганку. А когда родилось дитё – стали помогать растить племянника. Так-то, морэ!
После чая Рубина с наслаждением принялась раскуривать свою трубку, вспоминая о чём-то своём. Коля
