сказал внутренний голос. – Так нельзя».
Новый голос промолчал. Ему не нужно было ничего говорить. Так действительно нельзя – пока вокруг люди, которые могут ее осудить. Но вот после… после она будет носить только то, что ей нравится. Знать бы еще что.
Не обращая внимания на внутренний протест, она быстро разделась и оделась снова, на этот раз как полагается. Сперва нижнее белье – трусы, бюстгальтер. Затем все остальное. Придется потерпеть. Еще двадцать девять дней.
Она как раз закончила складывать одежду в аккуратные стопки, когда Барто и Розара вернулись с очередными новостями.
– Они говорят, ты слишком старая. – Барто укоризненно посмотрел на мать, как будто это зависело от нее.
– На пенсии, – сказала Розара. – Слишком старая, чтобы работать.
Какая чушь. Она работала всю свою жизнь и собиралась работать до самой смерти, как любой нормальный человек.
– Семьдесят лет, – сказал Барто. – Твой контракт закончился, и перевозить тебя в другое место для колонии нерентабельно, потому что от тебя никакой пользы.
Это было ожидаемо, но она все равно разозлилась. Никакой пользы? Неужели они решили, что она бесполезна, только потому, что у нее нет официальной работы и она всего лишь следит за домом и огородом и берет на себя почти всю готовку?
– Нам выпишут счет, – сказала Розара. – Будут вычитать расходы на вашу перевозку из зарплаты.
– В контракте были пенсионные гарантии, – сказал Барто, – но ты не вышла замуж после смерти отца и не рожала больше детей, так что потеряла право на компенсацию.
Об этом ее не предупреждали. Сказали только, что она потеряет премию за высокую выработку, хоть она и продолжала работать полный день. Про пенсию ей ничего не говорили. Но правила устанавливала Компания. А конкретно это правило, пожалуй, и вовсе было ей на руку.
– Я могу остаться. Тогда вам не придется ничего…
– Не говори глупостей! – Барто грохнул кулаком по столу так, что зазвенели тарелки. – В твоем возрасте остаться одной… Ты здесь умрешь.
– Я так и так умру. Они ведь это и имеют в виду. А если я останусь, моя смерть вам ничего не будет стоить.
– Но, мама! Ты же не думаешь, что я оставлю тебя здесь умирать в одиночестве? Ты ведь знаешь, что я тебя люблю. – Вид у него был такой, словно он вот-вот расплачется. Мясистое красное лицо сморщилось от усердия, каждой складочкой выражая сыновнюю любовь.
– Я и в криокапсуле могу умереть в одиночестве. Говорят ведь, что у пожилых людей риск больше.
По лицу Барто было видно, что ему об этом известно. Возможно, он услышал об этом на сегодняшнем собрании.
– Все лучше, чем умереть здесь, единственным человеком на планете!
– Я буду с твоим отцом, – сказала Офелия.
Этот аргумент мог сработать: в глазах Барто отец был богоподобной непогрешимой
