принести сумку с подгузниками, которую должна возить с собой хорошая мать.
Тридцать минут спустя я наконец-то свободна – свободна от этого несносного живота, свободна от крикливого младенца… свободна, свободна, свободна. В эту минуту звонит мой телефон. Я беру его с пассажирского сиденья и вижу, что звонит Калеб. Я невольно улыбаюсь. До сих пор, когда он мне звонит, меня охватывает радостный трепет. Я собираюсь ответить, но тут до меня доходит, что, скорее всего, он звонит для того, чтобы справиться об Эстелле. Я прикусываю губу и перенаправляю его звонок на голосовую почту. Я никогда не смогу сказать ему, что я сейчас сделала. Тогда он, вероятно, сел бы на первый же рейс и явился в Майами, чтобы подать на развод. Возможно, он поручит именно ей составить нужные для этого бумаги. Я понимаю, что веду себя неразумно и что он не разговаривал с ней уже более полутора лет, с тех самых пор, как закончился суд надо мной, но мысли об этой ведьме все равно мучают меня каждый день. Я задвигаю мысли о своем судебном процессе и адвокате на задворки своего сознания, чтобы вернуться к ним потом.
Я полна решимости насладиться временем, свободным от ребенка. Я заезжаю домой, чтобы снять джинсы и переодеться во что-нибудь шикарное, и выбираю белые льняные брюки, только что купленную блузку от «Гуччи» и туфли на низком каблуке. Опять сев в машину и проехав половину пути до ресторана, я вдруг осознаю, что забыла свой телефон в кухне на барной стойке.
Мы с Катин и несколькими нашими подругами встречаемся, чтобы поесть суши и выпить саке. Когда я вхожу в ресторан, они все шумно приветствуют меня, как будто меня не было год. Я посылаю каждой из них воздушный поцелуй, и мы усаживаемся, чтобы сделать заказ. Либо Катин предупредила их, чтобы они не говорили о ребенке, либо им все равно, потому что никто из них ни словом не упоминает о ней. Часть меня испытывает по этому поводу облегчение, потому что, если бы мне пришлось обсуждать, как я себя чувствую, став матерью, я бы расплакалась… но вместе с тем мне немного досадно. Хотя тема Эстеллы для всех табу, они могли бы, по крайней мере, спросить, как я.
Ладно, проехали. Я выпиваю четыре маленьких чашечки саке, затем заказываю вино.
Катин глядит на меня и поднимает свой бокал.
– За твое возвращение! – кричит она, и мы все пьем.
Я чувствую себя великолепно. Я вернулась, хотя это были тяжелые десять лет. Опьянев от саке, я даю себе клятву, что четвертый десяток моей жизни будет самым лучшим. К трем часам наш обед заканчивается, и мы все пьяны, но не готовы разъехаться по домам.
– Итак, – шепчет Катин, когда мы наконец выходим из ресторана. – Где твой ребенок?
– В детском саду. – Я хихикаю и прикрываю рот рукой.
Катин заговорщически подмигивает мне. Как-никак, это была ее идея.
– А Калеб знает? – спрашивает она.
Я смотрю на нее как на дуру – хотя она и есть дура. Тупая блондинка.
– Ты это серьезно, Катин? Разве я носила бы эту штуку, если бы Калеб знал, что его маленькое сокровище оставлено на попечении чужих людей? –
