ряды черных крестов, шрамов поверх татуировки. По кресту за каждый проступок, за каждый позор, они отмечали все новые клочки моей кожи, которым отказали в чести хранить память о подвигах.
Для сидни это было самым страшным наказанием: вычеркнуть твою историю и, хуже того, не оставить места для новой.
Иногда взгляд на собственную руку ощущался мной как удар. Все эти мелкие проступки вырастали из очередного порыва или вспышки. Мое отчаянное желание войти в историю, стоящую того, чтобы ее рассказать, вело к тому, что ее вовсе вычеркивали.
Стиснув зубы, я зашнуровала рукав и скрыла кресты под его черной кожей.
– Еще немного, Эф, и я уже ничем не смогу помочь, – тихо сказала Сиобан. – Клинки не могут оставить в своих рядах такого непредсказуемого бойца. Это и бесчестье, и угроза нам.
Ужас пронзил мне грудь. Я взглянула на нее круглыми глазами:
– Сиобан, меня нельзя изгнать.
– Командир! – резко одернула она. – Обращайся как положено.
Ее отповедь тяжело и остро повисла в воздухе, и я не сразу собралась с силами, чтобы заговорить. Я чувствовала на себе ее пристальный взгляд, но духу не хватало на него ответить. Она не была самой блестящей, самой опытной, самой опасной среди командиров Клинков. Но она была честной и надежной и от того самой грозной. Если она была о тебе плохого мнения, это мнение рождалось не случайной вспышкой страсти или гордости, а тщательно взвешивалось на выверенных весах. Не она одна из командиров меня не любила, но злобу других я могла списать на личные обиды. А Сиобан… Если Сиобан сочтет меня недостойной, тому может быть единственная причина – что это попросту правда. Может быть, поэтому я так добивалась ее дружбы и уважения – потому что знала им цену.
Взгляд Сиобан смягчился.
– Я иногда задумываюсь: может, ты и не хочешь оставаться в Клинках?
– Как же не хочу! – быстро ответила я. – Мне только одного этого и нужно.
– Почему?
– Для королевского семейства нет никого важнее Клинков, – напомнила я. – Никто не служит так верно. Никто больше их не достоин королевского доверия.
Клянусь, я уловила в ее глазах проблеск жалости.
– Эф, тебе незачем служить королевскому семейству – ты к нему принадлежишь.
– Мы обе знаем, что это неправда.
– Правда. Что бы ни говорил твой отец.
Матира! Почему так больно это слышать, ведь здесь все просто? Я разрывалась надвое: одна половина с благодарностью отозвалась на ее слова, а другой хотелось встать на защиту отца. Ведь он не был виноват, что я не гожусь для трона. Но в ее словах, возможно, содержалась доля истины. Может, я стремилась не столько служить в Клинках, сколько показать себя. Как кошка, приносившая к ногам моего отца убитых крыс. «Смотри, что я тебе принесла. Теперь ты меня любишь?»
Я отбросила эту мысль.
– Все равно, – сказала я. – Мне нельзя потерять это место. Скажи, что мне делать, чтобы его сохранить.
– Не мое дело – спасать тебя
