механизмами и лошадьми, морили голодом и холодом, и сжигали, ну и разумеется, топили в проруби. Ни возраст, ни пол не могли спасти преступника от этого волнующего разнообразия форм его грядущего конца. Единственно – в этом не было никакой скуки. Нет никаких сомнений, что царь проявлял личную заинтересованность в готовящемуся шоу, и скорее всего был режиссёром и сценаристом намечавшегося представления, планируя малейшие детали его. Единственным же мирным развлечением тогда была церковная служба, пение и жжение свечей. Театров не было, варьете отсутствовало, скоморохов и бродячих музыкантов давно запретили и перебили, к тому времени ещё отец богобозненного монарха извёл, сжёг или утопил в реке и музыкальные инструменты и маски.
Теперь только казни были единственным адреналиновым развлечением публики, и на них всегда стекались немыслимые толпы зрителей. Достойно сожаления, что царь не додумался построить Колизей на Красной Площади. Это была форма истинной справедливости – царь бил всех, и бедных, и богатых, кто вываливался из жёстких рамок феодального застенка. Бедных он бил по праву, богатых – по справедливости. Народу, привыкшему, что веками бьют только его, такое разнообразие пришлось по вкусу. Думая, окажись на лобном месте в толпе зрителей, я бы испытал подобные же очаровательные чувства. У царя были отменные успехи – он разгромил Казань, громил Крымское ханство, и хорошо начинал в Ливонии, и даже то, что в Ливонской войне его вконце концоы отстегали, как малыша, не могло перебить очаровательное великолепие его ранних свершений и побед. Да и сама инерция власти даже самого скверного правителя всегда очень сильна, и до того времени, пока большинство народа полностью разочаруется в нём, проходят иной раз десятилетия, если не столетия.
По мере становления и укрепления Мсоковского государства и появления всё новых свор боярских и служивых аристократических дармоедов, высасывание сил Русского народа только нарастало, прикрытое несколькими несложными государственными, «патриотическими»
мантрами. Наконец настал момент, когда решили прикрыть последнюю замочную скважину, через которую зависимый труженик (крепостной раб) мог ускользнуть раз в год из абсолютной власти хозяев – Юрьев День. С самого начала Юрьев День был неизбежной уступкой власти на ранних стадиях послемонгольской жизни, (кота ведь нельзя загонять в угол). Но с тех пор карательный аппарат государства так усилился, а крестьяне были настолько обезоружены, что с ними уже можно было обращаться поистине бандитскими методами – просто делать рабами, потому что хочется.
Сделано это впервые было с вполне понятными экивоками власти на слишком трудное положение государства, с призывом потерпеть и обещание скоро, по улучшению обстановки, разумеется, отменить это временное ухудшение положения крестьян. И тут власти нельзя было полностью лишать
