это считает? Сегодня я, завтра еще кто-то. Этого не запоминают… Выжил – и хорошо. Уже как медаль. Я очень удивился, когда вы сказали, что у меня медаль. Я не думал…
– Довольно, – полковник прервал его своим «священническим» жестом. – Дальше опять лирика. Все, что я хотел знать, я узнал.
Летунов еще несколько раз допрашивал Фролову и Ромашову, в том числе и перекрестно. Их показания ни в чем не противоречили друг другу, или, во всяком случае, казалось, что не противоречили. Говорили они одно и то же, весьма складно, не сбиваясь и не путаясь. Все расставленные полковником ловушки они проходили удачно, и не было похоже, что их слова – это заученный текст. Оба они выражали уверенную готовность сотрудничать с НКВД. Но если в честность слов и намерений Фроловой полковник скорее верил, то личность Ромашова вызывала в нем глухое раздражение, и все потому, что каким-то верхним чутьем он чуял в нем подвох, но не мог ухватить этот подвох за хвост. Он не верил ни единому его слову и любую полученную от него информацию подвергал сомнению. Летунов сам себе не мог объяснить почему Ромашов вызывает в нем такую ярко выраженную профессионально критическую и человечески-отрицательную реакцию, и это злило его еще больше. Только ли в «обаянии честности» было дело, да и в нем ли вообще?
Отчет о задержанных диверсантах вместе с личными соображениями полковника относительно обоих шпионов срочной зашифрованной телеграммой полетел в Москву.
Через два дня вечером пришел ответ за подписью начальника Управления Особых отделов генерала Авакумова, повергший полковника в замешательство. Еще через день нарочным поступил конверт на имя Начальника Управления НКВД по Горьковской области с особыми инструкциями, изучив которые Летунов очень серьезно задумался. Спустя ночь был составлен план дальнейшей работы с Фроловой и Ромашовым.
Арестованных срочным тайным порядком перевезли из Арзамаса в Горький и поместили в одиночные камеры тюрьмы под особую охрану.
В назначенный день по Арзамасской дороге за город выехал неприметный кортеж. Две черных «Эмки» отмерили несколько десятков километров, прежде чем остановились на берегу Оки в тихой безлюдной рощице.
Точку первого выхода в эфир выбирал лично полковник Летунов, выросший в этих местах. Он первым вышел из машины, прогулялся вдоль высокого крутого склона, поковырял сапогом тающий снег, подышал чистым весенним воздухом и двумя пальцами в кожаной перчатке подал знак дожидающемуся в отдалении Короткову.
«Анну» и «Алешу» вывели. Достали рацию.
Наблюдая, как Лидия раскладывает перед собой блокнот и пару карандашей, стараясь, что бы они не свалились с постеленной прямо на снег плащ-палатки, Летунов напомнил ей:
– И без глупостей, Лидия Николаевна. Вам сохранили жизнь в обмен на ваше участие в радиоигре. У Москвы свои, особые планы на вас, хотя как по мне, вы оба заслуживаете пару пуль в голову. На вашу группу возлагаются большие надежды, но запомните вот что. Один неверный шаг, одна намеренная оплошность – и я пристрелю вас на месте. И сделаю это безо
