называют Подпешенка и даже Подпешка. Почему Подпешенский? А потому, что находится он «под песками». Рядом расположен Арчединско-Донской песчаный массив. Кругом песчаные барханы, поросшие красноталом, и ковыльная степь с небольшими озёрами-лиманами. От Подпешенского до Дона – рукой подать, какая-нибудь пара километров через лесную и луговую пойму, усеянную живописными озёрами, музгами да протоками. Сам хутор Подпешенский льнёт к одноимённому озеру, на противоположной стороне которого неприступной стеной стоят мощные дубы.
Подпешенский – старинный казачий хутор. Когда-то тут была даже церковь, Петропавловская. Эти места славились своими садами, виноградниками, бахчами и огородами. Занимались местные казаки и пчеловодством. К Подпешенскому примыкают ещё два хутора, образуя с ним как бы одно целое – Ластушинский и Орловский. Первый получил своё имя от ласточек, по-казачьи «ластушек», а второй, понятно, от орлов. Птиц здесь действительно много. Помимо ласточек и орлов водятся коршуны, удоды, сороки, ястребы, сизоворонки, горлинки. Был и ещё один хутор – Запертовский, но он исчез с лица земли ещё в шестидесятые годы. Да и другие хутора порастеряли своих обитателей. С грустью узнал, что в Орловском сейчас вообще никого не осталось, а в Подпешенском и Ластушинском насчитывается человек по десять-пятнадцать. И с каждым годом жителей становится всё меньше и меньше.
Во время же моего детства, а я родился в Подпешенском в 1956 году, проживало тут несколько сотен. Жизнь кипела, причём жизнь во многом традиционная, шедшая в русле векового казачьего, крестьянского уклада. Церкви уже не было, но о Боге люди не забывали, главные христианские праздники отмечались с душой. Особенно памятно хуторское Рождество. Ранним рождественским утром, ещё до света, мы, детвора, по хрустящему, искрящемуся под звёздами снегу направлялись славить Христа. Практически все хуторские дети были крещёнными в Воскресенской церкви райцентра, городка Серафимовича, бывшей окружной станицы Области Войска Донского Усть-Медведицкой.
В хатах вовсю топились печи. Хозяйки пекли блины и пироги. На столах высились горки конфет, покупных пряников и печенья, а у тех, кто пощедрее, были припасены пяти- и десятикопеечные монеты. Всё это предназначалось для христославщиков, то есть для нас. Мы ватагой заходили в хату и сразу же начинали петь рождественский тропарь. Не все слова произносились верно, ведь учили-то мы тропарь на слух, со слов бабушек. Но какие это были волнующие слова:
«Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия свет разума, в нем бо звездам служащий звездою учахуся. Тебе кланятися, Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока. Господи, слава Тебе! Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп неприступному приносит; ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют; нас бо ради родися Отроча младо, превечный Бог».
Младенец Христос казался нам близким, своим. Ведь родился-то он в яслях, может быть, таких же, как у нашей кормилицы Жданки, мирно жующей сено, или у бодливых коз и тихих овец.
Хозяйка оделяла нас сладостями и монетка ми, которые мы складывали в предусмотрительно захваченные из дома сумки. В красном углу по блёскивали оклады на старинных иконах. Лицо крестящейся хозяйки освещалось отблеском огня из печки. У порога стояли маленькие христославщики в валенках и стареньких пальтишках, а то и в фуфайках. Столько в этой картине было умиления. Но было и озорство. Иногда нам доставались не конфеты, а блины. Так мы, выйдя из хаты, вешали их на плетень. Да, дома были обнесены не заборами, а плетнями, а на них в тёплое время года висели всевозможные глиняные горшки: для молока, для щей, для засолки. Нехорошо мы, конечно, поступали с пожертвованными нам блинами. С другой стороны, греха большого в этом не было – стряпню расклёвывали оголодавшие зимой птички.
Особенно я любил славить Христа у старой Федоры Щедровой, хозяйки старинного казачьего куреня близ озера. В этом доме я, кстати, и родился – мои родители стояли у одинокой казачки на квартире. Бабка Федора, оправдывая свою фамилию, очень щедро одаривала христославщиков.
Поблагодарив щедрую Федору Щедрову, мы по метелице шли в следующий дом. Снова пели рождественский тропарь, а то и читали соответствующие стишки, иногда, прямо скажем, довольно нахальные, что-то вроде: «Я маленький мальчик. Сел на стаканчик. Стаканчик хруп, подавай, бабка, рупь». Ну, такое себе позволяли самые маленькие, а христославщикам постарше полагалось знать рождественский тропарь наизусть. Обойдёшь десяток-другой домов – и сумка полна сладостями. Впрочем, запоминался не вкус конфет, а неповторимая атмосфера праздника, которая складывалась из песнопений, морозного утра, снежной круговерти, тепла изб, доброты людей. Хочу обратить внимание, было это не в девятнадцатом веке, а во второй половине века двадцатого.
Подумать только, тогда, в начале 60-х, люди жили ещё без телевизоров. Но скучно им не было даже долгими зимними вечерами. Управившись по хозяйству и повечеряв, хуторяне отправлялись на посиделки к соседям. Побеседовать, перекинуться в безобидного дурака. Но это было не праздное сидение. Женщины пряли на старинных прялках, вязали шерстяные или пуховые носки либо варежки,
