следующее утро в шесть часов наше судно должно было отправиться в албанский Даррес. На сей раз, чтобы не проспать, мы бодрствовали по очереди. Я свои дежурные часы провел в попытках постичь хоть какие-нибудь фразы из албанского языка, листая под тусклой свечой роскошный том Арчибальда Лайелла «Двадцать пять европейских языков». Лайелл, очевидно, был юмористом. В дополнение к словарю из восьмисот слов прилагалось около трех десятков разговорных предложений – и так для каждого из этих двадцати пяти языков. Сюда входили такие фразы: «Где туалет? На четвертом этаже».
В Албании, как потом выяснилось и насколько можно было судить, не было ни четвертых этажей, ни туалетов. Албанский язык был явно языком примитивным, который широко заимствовал из других слова и фразы, обозначающие любые изобретения или понятия, возникшие позднее каменного века. Но вообще было что-то завораживающее в языке, которому требовалось семнадцать слов, чтобы передать фразу: «Есть ли у вас дешевый одноместный номер?»
В Албании англичане бывали нечасто – перед войной из-за фактического отсутствия сферы услуг и достопримечательностей, а потом – и по политическим соображениям (по крайней мере, до 1991 г.). Мне же в Албании так понравилось, что в 1938 году я отправился туда снова – уже не с Кимом, а с моей женой. Я познакомился с несколькими албанцами, с которыми мы переписывались до тех пор, пока в 1939 году в эту страну не вторгся Муссолини. Прибыв в Даррес вечером, мы с Кимом начали свою албанскую «интерлюдию» довольно нетипичным способом: мы добились встречи с британским консулом – фактически подняв беднягу с постели – и пожаловались, что лодочник запросил с нас чрезмерную цену за провоз. Бедный консул, в халате и шлепанцах и страдающий от малярии, ничего не смог для нас сделать. Позже мы разговорились с двумя британскими инженерами, разместившимися в нашей так называемой гостинице, и с изумленным высокомерием узнали об их ультраконсервативных политических взглядах. Это были последние английские голоса, которые нам предстояло услышать в нашей балканской поездке.
Одной из симпатичных особенностей Албании 1930-х годов была атмосфера самоуничижительного неумения и отсутствие националистического чванства. Но могла быть также эффективность. В Дарресе мои ботинки, плохо отремонтированные в Черногории, стали буквально разваливаться. Нам удалось отыскать сапожника, и через час ботинки были не только отремонтированы, но и стали еще крепче, чем когда я их только-только надел. (Я очень сожалел, когда позднее моя мать отдала их бойскаутам.) Из Дарреса мы на автобусе отправились в столицу страны Тирану. Однако дальше на восток, к Эльбасану, следующей цели нашего путешествия, никакой транспорт не ходил. Нам предстояло пешком преодолеть за день целых тридцать миль, а это значит, выступать нужно было в 4.30 утра. Поскольку нам пришлось ночевать в Тиране в одной комнате с четырьмя албанцами и кровати были такие грязные, что на них даже сидеть не хотелось, поспали мы немного
