волосы холодными руками, проводя ими по спине, передавая тепло, она сохранила во мне это нечто. Как мама.
– Скока ж можнö?! – съязвила уже давно забытая мной никчёмная женщина, ударив тряпкой по печи. – Сели! – процедила она сквозь зубы, косясь на нас, а затем начала доставать плоские глиняные тарелки.
– Вставай, рöдная. Давай руку. – девушка протянула ко мне ладони.
Вместе мы встали, но ноги меня не слушались. Скованная окаменевшими лопатками, сросшимися с шеей, а также руками, которые сковались в замок и не отрывались от груди, на полусогнутых коленях, я доковыляла до скамьи, куда меня усадили. Я чувствовала, какой горб сейчас у меня на спине, но ничего не могла сделать, зато наконец получила возможность рассмотреть не только эту жалкую избу, но и мою спасительницу, ведь она быстро зажгла лучину (Лучи́на – тонкая длинная щепка сухого дерева, предназначенная для растопки печи или для освещения избы.), стоявшую рядом со столом.
Обстановка ничтожного жилища ожидаемо сильно напоминала хозяйку: изнутри верхняя половина всех стен, а также печь и потолок, были чёрные, что позволило мне впервые обратить внимание на запах, который трудно было не заметить. Пахло сажей, гарью, пóтом и грязным телом, из-за чего приходилось делать короткие вдохи, лишь бы не чувствовать это. Запах горелого был более менее сносен, но смрад от нечистой кожи был невыносим. Заполнять всё помещение одним лишь собой – эгоизм, впрочем, у человека, виновного в этом, были и другие грехи. У меня впервые появилась возможность рассмотреть Корову полностью, но поворачивать голову я не осмелилась, разглядывая нелюдя из-под ресниц. Короткие грязные волосы с седыми висками были заплетены в косу и спрятаны под платком, таким же пыльным и серым, как и вся её одежда: сарафан и фартук, только и всего. Закатанные рукава оголяли крупные распухшие руки с толстыми пальцами, но не могли спрятать широких мощных плеч. Вся ткань на её грузной горбатой спине была мокрая, а низ рубахи, как и её босые худые ноги – почти чёрный, видно, она вообще не утруждается стирать свою одежду. И так непропорциональное тело с увесистым тяжёлым верхом и тонюсенькими ножками выглядело ещё абсурднее, когда было видно её лицо. Я понятия не имею, да и знать не хочу, кто её в жизни так обидел, что мощная нижняя челюсть всегда старалась выдвинуться вперёд, выставляя напоказ неровные зубы и её безудержную злобу. Несчастная всегда носила гримасу раздражения, зависти, отвращения и ярости на лице, а это, должно быть, очень тяжело. Я бы её пожалела, да некогда, раны кровоточили и сильно щипали.
С Коровы я переключилась быстро: меня не особо волновало как она выглядела и что делала, и начала осматривать саму избу. Разумеется, комната тут была одна. Слева от двери, почти впритык, находилась печь, но по какой-то причине она казалась мне "не такой": печка была маленькая, чуть ниже Коровы, и, как и хозяйка, вся грязная, в чёрных разводах. В углу справа от входной двери валялась куча всякого хламья: разные инструменты, побитые горшки, недоплетенные корзины, потрёпанные сапоги с тонкой подошвой,
