Валя сказала мне по секрету, что такие авоськи в подпольном цеху плетет великий и ужасный Мурман – друг их курортной молодости.
– Вынырнул! Вынырнул! Вон он! – завизжала в окне справа девчушка с льняной косичкой. – Ой, какой большой!
Петр Агеевич оборвал храп, закряхтел, завозился и высунул из-под простыни набрякшее свекольное лицо со страдающими глазами.
– О чем шум? – спросил попутчик, обдав меня кислым перегаром.
– Дельфин.
– Я уж подумал – ихтиозавр. Далеко?
– Кабельтовый от берега, – громко и специально для девушки-пажа ответил я.
– Ого! Мальчик начитался Жюля Верна. Ну, и где ваш зверь? – Чтобы выглянуть в окно, он приподнялся на локтях, и с его багровой шеи свесился на витой цепочке большой золотой крест.
– Это рыба, а не зверь! – возмутилась девочка с косичкой.
– Сама ты рыба! – засмеялся Добрюха. – Ага! Ну, привет, афалина! Действительно, крупный экземпляр!
Метрах в ста от берега то появлялась, то исчезала в волнах черная лоснящаяся спина с высоким изогнутым плавником. Казалось, в море ныряет глянцевый рояль с поднятой крышкой…
Дельфин, словно почувствовав внимание целого поезда, на этот раз почти выпрыгнул из воды, и стала видна его хитрая поросячья мордочка.
– Артист! – похвалил крючконосый Михмат. – Ты видишь, Заенька?
(Если бы родители звали меня на людях «Юранька», я бы ушел из дому!)
– Вижу, – сдержанно ответила девушка-паж.
– Помнишь, в цирке?
– Помню, – еще холоднее отозвалась она, ей, видимо, тоже не нравились сюсюкающие прозвища.
– Какой огромный! – воскликнула пигалица с косичкой.
– Да, мяса много, – поморщился Петр Агеевич. – Но оно невкусное, рыбой отдает…
– Откуда вы знаете? – вскинулась Зоя.
– В войну с голодухи ели… – тяжко вздохнул наш попутчик и взялся за сердце.
– Вы что?! Нельзя есть дельфинов! – чуть не заплакала «косичка».
– Почему же?
– Потому что они умные!
– Умных-то и съедают в первую очередь! – тонко усмехнулся Михмат.
Но тут поезд канул в тесный, сырой и гулкий тоннель, а когда через минуту снова выскочил на солнце, дельфина не было, он остался за мысом, напоминавшим огромного зеленого ежа, лакающего из моря соленую воду. Людям стало неинтересно, и постепенно окна опустели.
Добрюха снова тяжело вздохнул, отыскал в наволочке толстый бумажник, кряхтя, спустился вниз, влез голыми ступнями в сандалеты. На нем была голубая майка с надписью «Спартак» и красные треники с белыми лампасами.
– Ресторан направо или налево? – морщась, спросил он. – Опять забыл.
– Направо, через три вагона.
– Да, верно. Я такой забывчивый стал. Сегодня суббота?
– Сегодня
