использовал очищенные от коры ветки местного кустарника, который, как уверяет Ларик, почти не горит. Угли под опахалом мерцали, наливаясь жаром и выпуская синие коготки пламени. Вокруг таза кругами ходила кошка Мася, серая, грязная, тощая, с голодными глазами.
– Нина Егоровна, шашлык ставить? – громко спросил Диккенс, глядя на казачку с блаженной улыбкой.
– Без Пахана не смей!
– А если он не приедет?
– Приедет!
Хозяйка осмотрела стол, нахмурилась и поменяла местами некоторые кушанья. Ей помогала Карина, в детстве нас с ней дразнили женихом и невестой, отчего мы оба жутко смущались, так как в слово «жениться» взрослые всегда вкладывали особый нескромный смысл. «Ну вот еще, – сердилась моя суженая. – Нужен мне ваш московский дурак!» Все знали: ей нравится Алан, хотя любой намек на эту склонность мог привести к потасовке, а дралась Карина как мальчишка, не царапалась, не щипалась, а била крепким кулачком прямо в нюх! Эти вспышки ярости, наверное, случались из-за того, что Ихтиандр до поры до времени не обращал на нее никакого внимания.
– А где Ашотик? – Башашкин вспомнил про старшего сына Сундукянов.
– Зимой в отпуск приедет… – хмуро ответила вдова, проходя мимо с блюдом долмы, это такие маленькие голубцы, завернутые не в капустные, а в виноградные листья.
– Машико, а жилички твои где? Может, их тоже за стол позвать?!
– С Мурманом катаются. Нашли, дуры, с кем связаться! Он завтра в Москву уезжает. Развлекает напоследок. Седина в бороду, бес в ребро! Боюсь, чего бы там не вышло…
– Мурман еще никого не обидел! – игриво заметил дядя Юра.
– Не то что некоторые… – вставила злопамятная Нинон.
– Ну, хватит, хватит! Сколько можно? – застонала нервная Машико, переживая за непутевого сына.
– Давайте садиться, что ли! – неуверенно предложила казачка.
– Без хозяина вроде неудобно… – засомневалась тетя Валя.
И тут хлопнула калитка. За кустами, в сгущающейся темноте, не видно было, кто идет.
– Пахан! – расцвел Ларик и метнулся по тропинке навстречу.
Но это пришел Давид, директор продмага, расположенного в трехэтажке, между вокзалом и Госдачей. Невысокий, пухлый, лысоватый, он был всегда печален, бессонная тревога материальной ответственности залегла в его маслянистых темных глазах.
– А что так рано, Додик? – удивилась Нинон. – Ты же до восьми торгуешь.
– Надоели! Идут и идут! – сердито объяснил гость, натягивая задравшуюся трикотажную тенниску на тугой живот. – Сколько можно! Имею я право на отдых? А еще говорят, у людей денег мало. Много у них денег, курицы не клюют! Вот закрылся и к вам!
– А чего один? Нельку-то где потерял?
– Не отпустили. Напарница заболела. А ресторан сегодня забит. Я заходил за ней – бегает с подносом,
