вдруг на улице вспомнила строки Блока, которые читал Лев Иосифович:
Но люблю я тебя и за слабость мою,
За горькую долю и силу твою…
И двойственно нам приказанье судьбы:
Мы вольные души! Мы злые рабы!
Он смотрел в это время на Валентину Петровну. Она улыбнулась ему – горечь мелькнула в ее серых глазах. Она закончила:
Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идем?
Вдвоем – неразрывно – навеки вдвоем.
Воскреснем? Погибнем? Умрем?
О чем думала в эти минуты она, бедная женщина?
Прошел год. Ноябрьский дождь обесцвечивал город, слезами стекал по лицам тех, кто, забыв зонт (как и я), спешил укрыться в помещении.
Я опаздывала на занятия и бежала, не замечая луж. Впереди я увидела Анну Аркадьевну. Я поздоровалась. Она не ответила. От неожиданности я остановилась.
– Прости, Вера, – словно очнувшись, глухим голосом произнесла она.
Это было сказано так, будто она погибала. На ее ресницах, словно погасшие звездочки, висели капельки дождя.
– Анна Аркадьевна, давайте я вам помогу, – предложила я.
В ее тяжелой сумке, видимо, были наши сочинения.
– Спасибо, Вера. Не нужно. Зайди, пожалуйста, ко мне на перемене, – попросила она.
В этот день Анна Аркадьевна подарила мне несколько книг. В сумке были не сочинения…
Она читала свою последнюю лекцию. Но мы этого еще не знали. Когда были произнесены заключительные слова, она поправила левой рукой локон, посмотрела на нас, и я вздрогнула: это был взгляд ноябрьской женщины, которая прощается с любовью. И впереди у нее – зима.
Я стояла у окна и смотрела, как льет дождь.
Я видела, как уходит женщина-осень. Ее белое пальто потемнело под тяжелыми струями дождя. Или это туман скрыл ее пеленой неизвестности?
Зонт Анны Аркадьевны остался на столе. Я схватила его и побежала за ней.
Вслед мне плакал аккордеон Пьяццоллы, и этот плач несся к той, которая так любила эту мелодию. «Танго танцуют вдвоем», – стонал аккордеон. А звук уже исчез, полетел туда, где, как он думал, найдет счастливую пару для своего возрождения…
Я преподавала литературу, и образ Анны Аркадьевны часто возникал передо мной.
На уроке о творчестве Чехова мои студенты горячо спорили о том, что сейчас нет любви и нет таких женщин, как Чеховская героиня. Правда, по поводу любви они свое мнения меняли к концу первого семестра, но со вторым – оставались. Я понимала: только их собственная жизнь может ответить на все вопросы.
Я рассказала им, что встретила только одну такую женщину и то очень давно. Но, может быть, мы просто не замечаем в наших современницах души тех героинь девятнадцатого века, которыми восхищаемся?
Во время лекции о творчестве Толстого я зачитала им фразу из его трактата: «Зрячие понимают и определяют то, что видят перед собой, – слепой тыкает
