пусто стало в Страте после вашего отъезда.
– Но я же не занимала весь дом, а только один слой, – возразила Билли, – слой не может двигаться по дому вверх и вниз, а я жила на втором этаже.
Бертрам медленно покачал головой.
– Да, конечно, но вы – совсем другое дело, – серьезно возразил он. – Честно говоря, Билли, мы очень расстроились. Мы с Уиллом были безутешны, и даже Сирил целую неделю играл только заупокойные мессы.
– Правда? – просияла Билли. – Я так рада!
– Спасибо, – мрачно поблагодарил Бертрам, – мы не думали, что это повод для радости.
– Что? Ой, я не это имела в виду. Я… – она осеклась.
– Не пытайтесь объяснить, – прервал ее Бертрам. – Мне кажется, что лекарство может оказаться хуже болезни.
– Чепуха! Я просто хотела сказать, что мне нравится, когда по мне скучают, – обиженно сказала Билли.
– То есть вы радовались, что я страдал, Сирил играл заупокойные мессы, а Уилл бродил по дому со Спунки в руках? Если бы видели Уильяма! Если бы его несчастный вид не вызвал бы у вас ни слезинки, то, увидев розовый бант за ухом Спунки, вы бы разрыдались.
Билли рассмеялась, но посмотрела на него ласково.
– Дядя Уильям правда так делал?
– Да. И более того. Через некоторое время Пит сказал мне, что вы не оставили в доме ни одной своей вещи, но однажды за самым драгоценным фарфором Уильяма я заметил маленькую черепаховую шпильку и обтянутую коричневым шелком пуговицу с вашего платья.
– Милый дядя Уильям! – мягко сказала Билли. – Как он был добр ко мне.
Глава XXIV
Загадка Сирила
Возможно, оттого, что Билли видела Сирила так редко, именно его-то она и хотела увидеть сильнее всего. Уильям, Бертрам, Калдервелл – все остальные ее друзья часто появлялись в маленьком домике на холме, а вот Сирил держался в стороне, и поэтому Сирила она все время ждала.
Билли говорила, что дело в музыке, что она хочет послушать его игру и поиграть ему. Девушка грустила и злилась. Ни разу со дня ее возвращения он не проявил никакого интереса, настоящего интереса – к ее музыке. Да, он небрежно спросил ее, что она делала и у кого училась. Но, отвечая, она чувствовала, что Сирил не слушает и что ему нет дела до ее ответов.
А она так волновалась! Она поняла теперь, что долгие месяцы обучения предназначались исключительно для Сирила. Каждую гамму она отшлифовывала для его ушей, каждую фразу играла так, чтобы он одобрил ее. За океаном его лицо сияло, как звезда, вело ее к неизвестным высотам…
А теперь она оказалась здесь, в Бостоне, но не могла сыграть ни единой ноты для того, ради кого так старалась. А лицо Сирила, живого Сирила, вовсе не было сияющей путеводной звездой, оно стало холодным и безучастным, как океан, который раньше лежал между ними.
Билли не понимала этого. Она, конечно, знала о пресловутой нелюбви Сирила к женщинам и к шуму, но она не была ни женщиной в полном смысле этого слова, ни источником шума. Она была все той же юной девушкой (только ставшей
