замах, сохранилась широкая толстая струганая доска, которая была приделана к стене вдоль окон на уровне стола. Показывая её, Шугаев двумя руками делил стол на части: вот здесь, слева, у него будут лежать заготовки для романа, посредине он будет писать повести и рассказы, а в дальнем углу – статьи, очерки и письма. Меня позабавил такой достаточно непривычный новаторский подход к своему творчеству, чем-то его движения напомнили мне разделочный стол – здесь будет голова, здесь тушка, а там хвост. Меня так и подмывало спросить, а с какой стороны будет подходить прислуга и где будет стоять наждак, чтобы затачивать стальные перья. Из-под этой массивной доски, как плаха для лобного места, я вытащил связанную бечевой ещё одну стопку книг, развязал её и обнаружил увесистый книжный клад: на запылённых кожаных корешках можно было прочесть, что передо мной дореволюционное издание Толкового словаря Даля, несколько томов словаря Брокгауза и Эфрона, далее солидный кожаный корешок «Мужчины и женщины» 1896 года выпуска, «История Тайной канцелярии Петровских времен», географические сборники «Земля и люди», воспоминания дореволюционных писателей, мемуарная литература и такие приятные и знакомые с детства названия: «Робинзон Крузо», «Остров сокровищ», «Дерсу Узала», охотничьи рассказы Чарльза Робертса и Сетона-Томпсона. Здесь же внизу, на полу, лежали книги, название которых мне были неизвестны: «Нюркин князь», «Через трупы врага на благо народа», «Место праведных грешниц», «Поступай как женщина, думай как мужчина» Стива Харви, и «В подвале можно встретить только крыс». На некоторых из них был штамп библиотеки политкаторжан и ссыльнопоселенцев.
В углу, где предполагался цех по написанию очерков и рассказов, я натолкнулся на обтянутый кирзовой тканью коломенский патефон 1935 года выпуска, а рядом с ним обнаружил коробку пластинок в бумажных конвертах с записями Фёдора Шаляпина. Изабеллы Юрьевой, Леонида Утесова, Лидии Руслановой, Марио Ланца, Георгия Виноградова, Сергея Лемешева, Петра Лещенко, Клавдии Шульженко, Владимира Трошина, Нины Дорды, Ружены Сикоры, «Жизнь за царя» Михаила Глинки. Больше всего меня заинтересовали пластинки с песней из кинофильма «Рим в 11 часов» «Amado Mio» и пластинка, сделанная ещё на фабрике «Пятилетка Октября», с записями песен Ежи Петербурского. Открыв крышку патефона, я ручкой завёл патефонную пружину, потрогал пальцем иглу, поставив головку мембраны на пластинку, и отпустил тормоз.
Утомленное солнце,
Нежно с морем прощалось.
В этот час ты призналась,
Что нет любви.
В такт этому довоенному танго, двигая плечами, я с серьёзным выражением лица – подражал своему отцу, когда он приглашал на танец мою мать, – прошёлся по взгорбленному полу и, резко развернувшись, уже подсмеиваясь над собой, двинулся обратно к древнему музыкальному ящику. Наконец-то сбылось то, о чём мечтал: у меня есть место, пристанище, где можно писать, танцевать, рисовать, делать что хочешь…
«Со временем любовь не заканчивается,
