в последний раз заглянул в отражение своих больших голубых глаз и отправился на край деревни.
Сердце тревожно ныло. Словно в омут готовился прыгнуть, не зная, выплывет или нет. Как встретят его новые друзья-товарищи? Может, так, что живого места не оставят? Но желание увидеть Настёну перебороло все опасения, и он твёрдою походкой приблизился к ребятам. Там уже играла гармошка и девки пели весёлые частушки, чиркая по утоптанной площадке земли своими чирками: чирк-чирк, ширк-ширк. Частушки сыпались, как из корзинки горох.
– Нюрка, а чо ишшо услыхала с хозяйского граммофону? – выкрикнул кто-то. – А ну, вдарь!
Нюра, всеобщая любимица-певунья, гордо выпрямилась, отчего её и без того пышная грудь словно налилась ещё больше. Она с достоинством вышла в середину круга, ласково погладила треугольник балалайки, тряхнула русой косой, глубоко вдохнула и звонким серебристым голоском запела:
Ах, сижу я на крыльце
С выраженьем на лице.
Тырмана, тырмана, тырмана я,
Ты гуляй, душа моя!
Ой, люблю твою, ей-богу,
Перламутроваю ногу…
Но ей не дали допеть, зашикали со всех сторон:
– Ты чо же Бога-то всуе поминашь, бесстыдница!
– Дык это ж не я, а с граммофону услыхала… – Нюра сникла и чуть не разревелась.
Её обступили со всех сторон и стали успокаивать:
– Поёшь ты хорошо, только другой раз гляди, чо поёшь!
– Эй, Марфутка, а ты чо на хозяйском граммофоне слыхала?
Марфа, польщённая общим вниманием, затараторила:
– Как гости-то сойдутся в доме в праздник, такие песни ставят, такие песни, душа разрывацца. Я чо могу, то запоминаю. Вот каку заучила:
Эх, ты, доля, эх, ты, доля,
Доля-долюшка моя,
Ах, зачем ты, злая доля,
До Сибири довела?
– Я не всё запомнила, – словно извиняясь, проговорила она. Голос у Марфы низкий, глубокий, приятный, и ей легко подражать певицам народных песен. – А вот дальше слушайте:
Год в ту пору был голодный,
Стали подати сбирать
И последнию скотинку
За бесценок продавать…
Далеко село родное.
Ах, хотелось бы узнать,
Удалось ли односельцам
Эти подати сотдать.
Девки одобрительно кивали на Марфу.
– А кто пел-то, баба аль мужик?
– Да ба-а-ба… какá-то Плевицка ли чо ли. И поёт-то хорошо, как наша Аграфена Иванна.
Никита слушал песню внимательно, будто про его жизнь сказывалось в ней. Душа зарыдала, когда вспомнил своё житьё-бытьё в захудалой деревеньке Петровка. Жили беднее бедного. Избёнка гнилая, с подпоркой под маткой. Крыша соломенная, пол земляной. Печка по-чёрному. В подклети – ни телёнка, ни поросёнка. Голь перекатная. Родители старые. В семье, кроме Никиты, детей больше нет, старшие-то все померли Божьей волей ещё во младенчестве.
«Эх, маманя, голубушка ты моя, печальница
