три дня хают.
Бывало, соберутся бабы, как всегда, у избы бабки Зины, ожидаючи скотину с пастьбы, и вот уж слушают, и вот уж слушают, что она им в уши вливает. Коровы мычат, мотают головами, отряхивая мошку, телята тычутся мордами в колени хозяйкам, домой просятся, гремят ботала и тоненько звенят колокольчики.
– Вот уж была свальба так свальба! Меня да Анисью, суседку ихнию, позвали стряпать. Каких тольки пирогов мы не напекли: и с рыбой, и с куриными потрошками, и со всякой протчей начинкой, и финтиклюшки разные. Пироги получились здоро-о-вы, что твои чирки.
– А почто таки здоровы-то стряпали?
– А чтобы поисть так поисть. Свальба ить! Да… чушку закололи, так из мяса етого наварили-нажарили всего невперечёт. Однех коклет незнамо скоко налепили… Как на маланьину свальбу!.. А невеста, Настасья-то Прокопьевна… ой, хошь картину с её пиши! Наряд из станицы привезённый, обзавидуешься!
– А родители-то чо ей в приданое дали?
– Мать ейная свою машинку швейну отдала… «Поповску», от самой московской фабрики.
– Да ты чо?! – хором вскричали бабы. – Вот те и «голодранка»!
– Да… невеста шибко довольна была, видать, к душе ей пришёлся Микита Хролович, – рассудила рассказчица. – Но и сам весь сият, быдто пятак начищенный. А хозяин, Яков-то Василич, с ём как с ровней, быдто сына родного ожениват. Так от.
– А как же иначе-то?! Али запамятовали, кто Хросиных деток уберёг? Зимой-то етой? – вовремя напомнила старуха Матрёна.
Бабы согласились:
– Было дело, чо и говорить…
– Не приведи, Господь…
…И то правда: что было, то было. Случилось это перед Сочельником. У Верхозиных забили скотину, и Яков Васильевич почти за месяц до Рождества Христова уехал торговать мясом в город. Там жили родственники жены. Оттого и два дела можно было справить враз: деньжат выручить за торговлю, а заодно и проведать родню.
Только проводили хозяина, как на другой день свалилась Малашка. До этого всё жаловалась на горлышко, а тут вдруг ночью начался у неё жар. Позвала Ефросинья старуху Матрёну, потому как была Матрёна не только хорошей повитухой, но и местной знахаркой. Какая болезнь ни прилепится к людям, бегут к «бабке». Кому помогало её лечение, говаривали: «Слава Богу!», ну, а если нет – так «На всё воля Божья!»
Что только ни делала Матрёна: и травами поила, и золу горячую прикладывала к горлу – всё-то без толку. Отекла Малашенька, совсем недвижимой стала.
– Ты вот чо, Ехросиньюшка, замачивай-ка овёс на кисель, чтобы к поминкам приспел. Ох-ох-ох… – горько завздыхала «бабка» и, не прощаясь, ушла.
Ефросинья, осунувшаяся, почерневшая за эти дни, безжизненно опустилась на лавку и словно окаменела. Анисим пал на колени перед матерью, подошла Нютка, и они уткнулись в её обвисшую сухую грудь, как кутята.
Никиту внезапно осенило. Он погладил шершавую руку хозяйки и чуть не закричал:
– Ехросинья Авдеевна, я где-то краем уха слыхал:
