то из-за слишком сильной любви. Таково их оправдание. Заткнитесь и не жалуйтесь.
Но ты, Эстелла, еще молода и не имеешь никакого отношения к миру мертвых. Ты принадлежишь новому миру, Эстелла. Миру, где женщины наделены даром речи. Говори. Говори, как я говорю с тобой».
9
Окончание доклада (конечно, не того, что вы только что прочитали, а его обезличенной академической версии, дополненной историческими, критическими и текстологическими ремарками, предназначенными всем слушателям) было встречено сдержанными аплодисментами, скорее вежливыми, чем восторженными. Прямо скажем, весьма короткими аплодисментами: публика хотела поскорее услышать Дитера Хорландера, выступавшего следующим.
Однако те, кто ожидал от профессора чего-то нового – открытия, недавнего озарения, неожиданной филологической интерпретации гомеровских текстов, – остались разочарованны. Видимо, прославленный пожилой мэтр решил не прилагать особенных усилий ради малозначимой летней конференции, а потому попросту «конвертировал» в доклад собственную статью о сошествии Одиссея в Аид в XI песни «Одиссеи». Будучи истинным джентльменом, профессор начал с того, что процитировал недавний пассаж Ады о тени Антиклеи, указав, однако, что Одиссей настолько любил мать, что трижды тщетно пытался ее обнять. Затем он вернулся к фигуре Ахилла, который не проявил радости, услышав лесть гостя. Стоило ли при жизни быть самым могучим из героев, почитаемым товарищами наравне с богами, чтобы, умерев, стать во тьме царем мертвецов? Он предпочитает быть голодным батраком у безнадельного бедняка, но живым, прозябать в нищете и безвестности, изможденным и голодным, зато согретым солнцем.
Произнеся это, Хорландер поежился, словно от внезапного озноба, и обхватил грудь руками, как бы согревая замерзшие ребра. «А он действительно постарел, – подумала Ада с сожалением. – Понимает, что уже одной ногой в могиле, и сочувствует погибшим героям больше, чем их гостю».
Было в удрученном лице Хорландера, дряблом, усталом, морщинистом, нечто отталкивающее: нижние веки давно потеряли тонус и обвисли, обнажив белесую слизистую. Впрочем, немногим лучше был и язык, который старик беспрестанно высовывал, стараясь слизнуть капельки слюны, возникавшие в уголках губ и тонкими струйками стекавшие к подбородку. Руки покрывали бурые пятна, шея мятой серой тряпкой торчала из воротника. Он внушал глубочайшую жалость и вместе с тем отвращение.
Ада задумалась, чувствуют ли прочие собравшиеся что-то подобное. Вот Эстелла, например, – она так молода и свежа, будто только что из душа. Вся такая живая, трепетная; сквозь полупрозрачную кожу видна пульсирующая на горле синяя жилка.
Доклад Хорландера, казалось, подходил к концу. Он говорил о ритуале насыщения мертвых кровью, необходимом, чтобы восстановить их сознание и память, заставить вспомнить и узнать вопрошающего. Поистине ужасная картина: Одиссей с двумя спутниками на краю ямы,
