Тебе-то что, ты человек простой, а я нежного сложения, отродясь ни лопату, ни вилы в руки не брал.
Савелий чуть было не брякнул, что впервые видит нежное сложение весом в шесть пудов, да промолчал.
Игра продолжалась, хотя в трюме уже стало довольно мрачно, пока не началась качка.
Савелий и Ушаков до сих пор не знали, что это за радость. Сперва поехали по полу карты, потом мешки, на которых игроки сидели, обоих стало мотать. Коч принялся рыскать – это было общей бедой суденышек такого вида, с выработанным за века соотношением ширины и длины.
– Я сейчас сдохну, – пожаловался Морозов.
– Вместе сдохнем. Кой черт занес меня на этот коч? – сердито спросил Ушаков. – Дурак я. Бежать нужно быть! А я, вишь, неповоротлив, бегаю, как слон, вот они меня и изловили.
– Как же бежать, когда ты слово дал пойти в трудники? – удивился Савелий.
– Не давал я никакого слова! А все Васька, сволочь! Удавить его мало!
В трюм, будто чуял, что его поминают, спустился Василий.
– Помираете, болезные? А ну, живо наверх! Заблюете весь трюм – сами отмывать будете. Ну, живо, живо!
Он чуть ли не пинками выгнал трудников на палубу. Там от холодного ветра и водяных брызг им как будто полегчало.
– Экий туман, – сказал Василий. – В такой туманище мои поморы лоцию прячут, а Николе-угоднику молятся, чтобы море-батюшко был к ним подобрее. Ступайте потихоньку на нос, там вас покормят.
Сам Василий чувствовал себя на палубе прекрасно и уже разжился у знакомцев оленьей малицей по колено, в которой почти не ощущал ветра.
– Покормят?! – возмутился Ушаков. – Да моя утроба сейчас ничего не примет!
– Ну, будешь потом есть холодную кашу.
Так оно и вышло. Качка поутихла, кашевар выскреб из котелка все, что осталось, сдобрил топленым маслом и отдал трудникам, прибавив по два рыбных пирога. С такой добычей они и вернулись в трюм.
Играть было невозможно. Сколько-то времени они молчали. Савелий не решался заговорить первым. Наконец Ушаков соскучился – и только от скуки стал расспрашивать Савелия о его житье-бытье.
Тому поневоле пришлось признаться, что смолоду, умея хорошо считать в уме, служил приказчиком, первый хозяин женил его на дочке своего служащего, и вот как раз семейная жизнь Савелию не пошла на пользу. Когда жена то беременна, то скидывает, то рожает, то кормит, то дети мрут, поневоле побежишь из дому туда, где наливают. Так что во всем была виновата дура-жена – и в том, что Савелия пять раз выгоняли с приказчичьей должности, – тоже она.
– Экий ты несуразный и пустой человечишка, – сказал Ушаков. – Только и радости, что дочку хорошо замуж выдал. А внуки о тебе и не вспомнят.
Морозов был сильно недоволен – но сам же позволил Ушакову говорить такие неприятные слова, а не позволить – не мог. Тому доставляло удовольствие унижать слабого собеседника, и Савелий в такой скверной беседе ощущал себя слабым, что
