с хохотом и потрясанием ассигнациями. Гриша покраснел так, что невольно схватился руками за горящие щеки. Это было ужасно – прошлое, на котором он поставил крест, преследовало его в облике белобрысого Мити. Теперь стоит взглянуть на мальчишку – и в памяти оживут все вологодские неприятности.
Савелий Григорьевич даже смотреть на сына не желал. Он взял с собой теплую одежду и обувь, зная, что зимы на Соловецких островах суровые, а Митьку во что одевать? Опять же, придется за ним смотреть, и не спасение души от пьянства получится, а сплошная суета. И ссадить мальчишку на берег удастся не скоро, а если ссадишь – как он домой добираться будет? Да и, стараниями родного батюшки, нет у него дома…
Митя же поверил дядьке Василию – коли такой властный человек, да еще с таким уверенным голосом, да еще старший в ватаге богомольцев, будущих трудников, прикрикнул на отца и взял Митю под защиту, – все, бог даст, будет хорошо.
– Вот я от своей злыдни и избавился, – сказал ему Федька. – Теперь уж не догонят и не вернут. Думаешь, для чего я за тобой увязался, когда ты бегал, батьку своего искал? Я того и хотел – уйти с вами на барке. Вот – плывем… Чай, и для меня место в обители найдется… Все лучше, чем от злыдни терпеть… А пойдем к матросам, послушаем их! Вишь, хохочут!
Гриша, вздыхая и кручинясь, все же поглядывал по сторонам. Василий не велел таращиться на трудниц, однако они сами как-то на глаза попались. Трудницы сидели в отдалении, на мешках, что-то грызли, шептались. Их было три, а четвертая – старушка, от которой трудов ждать не приходилось. Две – крупные, почти дородные бабы, повязанные платками так, что лишь носы торчали, на третью Гриша даже загляделся – годами, видимо, постарше Аграфены и Лизаветы Торцовых, а с лица, пожалуй, красивее будет: Лизавета рыженькая и белокожая, с густым природным румянцем, а у этой – личико смугловатое, брови черные, тоненькие, глаза большие, темно-карие, почти черные. Темный платочек не закрывает высокого лба, рот невелик, подбородочек – как у дитяти.
Он подумал: у этой-то, с ангельским личиком, какие могут быть грехи?
Река Вологда причудливо вилась, и город был виден не только позади, но и то справа, то слева. Узкая река, словно нарочно, так петляла, что барка, которая за счет торчащих бревен была в ширину более двадцати сажен, а в длину – под тридцать сажен, с трудом одолевала повороты. Опытный дядя Авдей заведовал рулевым веслом на носу, при нем был Алешка, на корме рулевым веслом управляли Фома и Никифор.
Наконец город пропал из виду.
Берега заросли низкими березками, кое-где виднелись кусочки уже убранных полей, а подальше от Вологды – крепкие избы и ветряные мельницы, похожие на маленькие избушки, насаженные на деревянные срубы. Гриша следил, как мимо проплывают берега, слушал размеренный голос Василия, читавшего псалмы. Среди богомольцев возник небольшой спор, нужно ли читать девяносто второй псалом, он – для тех, кто странствует по морю и находится в опасности.
– Будем читать впрок, – сказал
