вас, – серьезна. Молчит. Думает, – я позвоню вам.
– Это я вам позвоню. Через неделю, – повелительно, равнодушно, не глядя на нее; его телефон звонит, он дает понять, что аудиенция окончена, и, отвернувшись от нее вполоборота, уже разговаривает по телефону.
Лене остается только встать и уйти, не прощаясь.
«Иди, жалуйся папочке и мамочке на меня. И не возвращайся», – смотрит он ей вслед.
Пальто перекинула через руку с сумкой, очень прямая спина, голову держит очень высоко и чуть повернула в его сторону, бросила вскользь короткий напряженный взгляд вместо «до свидания». Спокойно вышла. Закрывается дверь за ней. Он победил.
Но что-то он не рад. Выключает телефон и терзаясь, постукивает по столу:
«Напрасно я так, ей было больно; правда, как злой енот».
Незаслуженное оскорбление
Лена кое-как поставила машину. Долго искала ключи. Зашла в дом.
Снимает пальто в прихожей, стараясь быть незамеченной, но мама услышала и, выглядывая из кухни, зорко и коротко оглядывает ее и зовет обедать. Кто-то в гостях.
– Я переоденусь, мама, – ровно улыбается ей и ускользает.
Поднялась к себе, бросила сумку, стала раздеваться, оторвала пуговицу и все бросила, села на диван и закинула голову – сушить непослушные слезы.
«Уйду», – плачет Лена. Это было слишком, так открыто ее уничтожать и сразу по всем направлениям: и как специалиста, и как девушку – очень жестоко, и личность не забыл, уверен в том, что она продаст своих за высокую зарплату и тщеславие работать на его месте.
«Что уж он так жестоко с мной? – думала она, – неужели я сама так вела себя? что он так был со мной жесток». Она перебирала все свои слова, и как он отвечал, и постепенно догадывалась, она тому причина. Но она не была такой плохой, как думал Жуков, Лене это было так обидно.
Благодаря этому дурацкому собеседованию она увидела перемену в себе, она заигралась в успешную, деловую, неуязвимую, неотразимую. Такой он ее и увидел.
Увидел и высокомерие ее терпеть не стал. Он ее разбил.
Все ее иллюзии относительно ее удачливости, непобедимости, исключительности Жуков разом разбил. Он был жесток, но справедлив.
Как в каком-нибудь Гарри Потере, он бросал в нее молниями и разбивал, будто какую-то стеклянную стену из цинизма и превосходства, которую она сама в себе вырастила; и эта стена рухнула с грохотом и звоном, и она сейчас увидела себя его глазами: измененной, жестокой, равнодушной.
Это позволило ему быть с нею даже неприличным.
Он был неприличен.
Он говорил ей такие гадости, он такое видел в ней! Она не хотела об этом думать.
«Ужасно, ужасно, что он думает обо мне!» – это ей невыносимо оскорбительно.
Где-то внутри у нее забилось сердце. Он так мощно навалился на нее со всеми своими злыми словами и глазами,
