это было неприятное совпадение:
«Теперь не только Жуков, но и Светочка будет думать обо мне непонятно что», – Ленка молча давилась чем-то вкусным.
Мама не унимается:
– К нам приезжал мой старшенький сынок, Борис, ты бы его, Света, не узнала: какой он стал солидный и красавец! Приезжает с товарищем по работе, он с ним еще зимой приезжал и знаешь, этот молодой человек был Леной совершенно околдован, – мама нарочито повышает голос: – такой обходительный, такой любезный, красивый!
К счастью, они совершенно удалились в эту тему, Ленка поцеловала маму, сказала, что хочет вздремнуть, приветливо кивнула гостье и пошла наверх.
Вернулась в комнату, села, проплакалась уже как следует и загрустила.
Конечно, шпионить она не будет, откажется.
И что тогда? Уйти и оставить о себе такое впечатление? Ужасно. Это невозможно!
Что же теперь он будет думать о ней? Нет, так не может быть!
Она уже не рассчитывала на эту работу. Она хотела доказать ему, что она не такая, как он думает. Она совсем другая.
«Я просто должна отстоять свою честь! И как начальника, пусть небольшого, но отдела и… вообще», – убеждала она сама себя.
Она должна была продолжать бороться. Только это даст ей возможность видеть его. И постараться объяснить ему, нет, он составил о ней неправильное мнение!
Настолько неправильное, что это нельзя было так оставлять!
Нельзя, чтобы хотя бы один человек на планете так думал о ней, Лена не смогла бы жить с этим, она должна была его увидеть и убедить, так она решила.
Перестала уже было терзаться и стала собираться куда-нибудь выйти вечерком, как еще вчера она договаривалась с подружкой и поняла, что не хочет ни с кем разговаривать, рассказывать не хочет и не хочет слушать.
Они созвонились и отложили встречу, и Лена снова загрустила.
Взялась читать, отбросила книжку. Включила телевизор и выключила.
Еще немного помаялась, легла и забросила руки за голову.
«Ничего не хочу», – закрывала она глаза.
И видела Жукова, то злого, то смеющегося над нею. Отворачивалась, поворачивалась, вставала и ложилась, и снова видела его: уезжающего на машине, и в примерочной, и как он ей остро сказал: «Подрабатываете?». И потихоньку догадалась, что он только ей и интересен.
И, уже ругая себя за слабость, понимала, что просто хочет пойти и еще раз посмотреть на Жукова, на его жестокие глаза, на его руки.
«Ужасно, ужасно, но я думаю о нем», – она даже сердилась на свое бессилие о нем не думать.
Он терпеть ее не может, а она дрожит, думая о нем. Это было даже как-то оскорбительно для нее. Его равнодушие, да даже не равнодушие, а открытая неприязнь и пренебрежение. Такая жестокость.
Она запуталась в нем, она не понимает, что она думает о нем. Даже злилась.
Его
