ашей одетой в мраморный мундир красавице Неве.
А какие тут дороги! Хотя можно ли назвать дорогами эти ухабистые вместилища вечно не просыхающей жижи?
Ползёшь, бывало, по какому-нибудь переулку, и подбрасывает тебя на каждой кочке до самых облаков. Да так, что желудок пускается в отчаянный краковяк. Подлинное истязание.
Шутка ли, на прошлой неделе один титулярный советник вылетел из коляски и натурально убился об мостовую. Но тут этому прискорбному событию никто даже не удивился.
А какие тут лужи! Вы таких, право, не видали. Разольются на всю улицу, блестят водами зловонными. Въедешь, да так и увязнешь по самое брюхо. Спасибо предприимчивым мужичкам с ломами, которые только тем, представьте себе, и зарабатывают, что вызволяют подобных простофиль, чтобы срубить дармовой полтинник.
И ни в чём здесь нет ни логики, ни порядка. Глядишь, желтеют казённые здания, пестрят крышами барские особняки, благоухают садами, шелестят фонтанами. А рядом что? Гнилые лачуги, бараки зловонные, дома с завалинками, куры да свиньи бегают. И над всем этим возвышаются колокольни бесчисленных церквушек. Да и те осаждены торговками, разносчиками, шарманщиками, точильщиками, старьёвщиками, попрошайками, непотребными девками, и, стыдно сказать, даже опустившимися представителями благородного сословия, утратившими от пьянства и кутежа человеческий облик.
Приличная публика и та не гнушается мимоходом завернуть за угол и справить нужду на святые, некогда белоснежные стены. И это при всей истовой богомольности москвичей!
И тянутся улочки кривенькие да худенькие, то срываясь вниз, как поток ручья, то вздыбливаясь в такую гору, что ни один экипаж не вскарабкается ни зимой, ни летом. И куда они ведут – предсказать решительно невозможно. Плетёшься по ним, словно в забытьи, как по проклятому лабиринту без входа и без выхода.
Вот в такое место забросило меня Отечество в эти смутные дни, когда я более всего нужен государю.
Но не для того пишу, чтобы излить стариковские жалобы, а для того, чтобы поведать престранную историю, которая произошла со мной в поезде по пути из Петербурга в Москву. Зная, как увлекают вас различные спиритизмы, столовращательства и прочие шарлатанства (уж простите вашего слугу за такие оценки), передаю этот случай во всех подробностях. Всё время вспоминаю ваши глаза, всегда чуть печальные от возложенного на вас бремени. Не собрались ли за границу, как настаивают доктора? Поезжайте, молю. Вам губителен сырой петербургский воздух.
Знайте, всякую минутку, всякую секундочку думаю я о вас.
С любовью, ваш П.
Победоносцев катился по чугунному пути, соединяющему две столицы, и дремал, укутавшись в английский плед. Изредка он приоткрывал веки и поглядывал в окно, за которым проносились сонные деревеньки, припорошенные последним снегом поля и заболоченные лесные гущи. Вагон степенно покачивался на рессорах, в абажуре мерцало газовое пламя, a в воздухе витал горьковатый запах угля. И чудилось Победоносцеву, что это не он несётся в брюхе извергающего копоть железного монстра, а кто-то совсем-совсем другой.
В этом полусне он, по обыкновению своему, видел хрупкий силуэт М., осторожность её якобы случайного взгляда и бледные тонкие пальцы, перебирающие голубую ленту. В душе его вдруг проскочила та божья искорка, которая время от времени пронзает сердце каждого из нас. Пронзает и наделяет великим смыслом всё, что было, что есть и что ещё предстоит. Хоть и понять смысл этот не представляется возможным – как зыбкий пух, разлетается он от прикосновения неуклюжих клешней разума. Ублажённый грёзами, Победоносцев наконец забылся сном в плену мягкого дивана.
Проспал, видимо, долго, потому что, когда открыл глаза, за окном совсем уж стемнело. И лишь какие-то белёсые тени скользили вдоль рельс за его одурманенным взглядом – осколки вмиг позабытого сна, не оставившего после себя ничего, кроме тревожного послевкусия.
Виктор Георгиевич зевнул, потянулся и почувствовал, что на него кто-то смотрит. И действительно, напротив сидел господин лет тридцати. Он барабанил тонкими пальцами по кожаному футляру из-под цилиндра и улыбался той счастливой улыбкой, на какую способны лишь дети, слабоумные и иностранцы, первый раз оказавшиеся в России.
– Bonjour, Monsieur! – улыбнулся господин.
Победоносцев выпрямился и поздоровался по-французски. На этом их беседа должна была бы кончиться, но, через пару минут безмолвия иностранец на чистейшем русском затараторил:
– Милостивый государь. Корю, бесконечно корю себя за то, что прерываю течение ваших в высшей степени благородных мыслей, но не поведаете ли, куда нас мчит этот обречённый поезд?
Победоносцев оторопел.
– Видите ли, – продолжил незнакомец, – обстоятельства вынудили меня прыгнуть в первый попавшийся состав, и я не успел
