требовал внутренний голос. – Просто скажи „нет“. Тебе ведь не этого хочется. Скажи ей».
Лиюнь захлопнула календарь и уставилась на Юми.
– Разумеется, – проговорила она. – О чем еще вы могли бы попросить? Вы ведь не помышляете о том, чтобы бросить тень на свою репутацию? Даже намеком выразить сожаление, что вам выпала столь великая честь? Ведь так, Избранница?
– Ни в коем случае, – прошептала Юми.
– В тот год родилось много детей, – добавила Лиюнь, – но именно вам был пожалован особый дар. Из ныне живущих им обладают всего четырнадцать девушек.
– Знаю.
– Вы особенная.
Юми хотелось бы стать чуть менее особенной, но стоило об этом подумать, как ее проняло чувство вины.
– Понимаю, – ответила Юми, смирившись. – Давайте не будем дожидаться извержения гейзера. Проводите меня к месту ритуала. Не терпится приступить к работе и обратиться к духам.
Глава 3
То, как преобразуются кошмары, – поистине жуткое зрелище.
Я имею в виду обычные ночные кошмары, а не те, что подвергаются зарисовыванию. Страшные сны меняются. Развиваются. Встретить нечто пугающее наяву, безусловно, неприятно, но, по крайней мере, смертные страхи обладают формой и плотностью. То, у чего есть четкая форма, можно изучить. То, что материально, можно уничтожить.
Кошмары – это текучий ужас. Стоит вам более-менее разобраться в одном, как он меняется. Заполняет уголки души, словно пролитая вода – трещины в полу. Кошмар – порождение разума, желающего наказать самого себя, – пробирает вас до мурашек. Можно сказать, что кошмар – воплощение мазохизма. Большинство из нас слишком застенчивы, чтобы выставлять такое напоказ.
В мире Художника эти темные фрагменты имели нехорошую манеру оживать.
Он стоял на границе города, омываемый радиоактивной голубизной и электрическим пурпуром, и вглядывался в бурлящую тьму. Та была плотной; шевелилась и текла наподобие дегтя.
Пелена. Потусторонний мрак.
Неоформившиеся кошмары.
Поезда ходили по хионным линиям в иные места, вроде того городка в двух часах езды, где до сих пор жили родители Художника. Он точно знал, что другие города существуют. Но трудно было не почувствовать себя отрезанным от всего мира, глядя в эту бесконечную тьму.
Она сторонилась хионных линий. За редкими исключениями.
Художник повернулся и прошел немного по окраинной улице. Справа стеной высились здания, разделенные узкими переулками. Как я уже говорил, это не являлось полноценным укреплением. Стены кошмарам нипочем; они служат для того, чтобы люди не выходили за границы города.
На памяти Художника никто, кроме его коллег, не совал сюда носа. Простые горожане даже на соседней улице чувствовали себя в гораздо большей безопасности. Люди продолжали вести жизнь, какую когда-то вел он сам, не задумываясь о том, что творится снаружи. О том, что здесь бурлит. Наблюдает. Ждет.
Теперь его работа
