которая появилась в окне, выходившем во двор, вчера в половине шестого утра, просила бросить чем-нибудь в Томас и тем положить конец воплям Дэйкерс, – кроме того, как бы сильно мы ни хотели оказать вам честь, мисс Пим, у нас на счету каждая минута; ведь выпускные экзамены ужасно близко. Даже такому моментально меняющему костюмы артисту, как П. Т. Старший, требуется целых пять минут, чтобы переодеться в воскресное парадное платье; так что, принимая нас в наших лохмотьях, вы внесли вклад, – она приостановилась на минуту, подсчитывая что-то в уме, – внесли вклад в сумму знаний о человеке в количестве одного часа и двадцати минут.
– Можешь вычесть оттуда мои пять минут, дорогая, – объявила Дэйкерс, ловко подбирая языком потекшую сахарную глазурь (чтобы она не упала), – я всю вторую половину дня провела, стараясь выучить кору головного мозга, и единственный результат – твердое убеждение, что у меня лично она отсутствует.
– У тебя обязательно есть кора головного мозга, – произнесла Кэмпбелл, буквалистка-шотландка, протяжным глазговским говором, похожим на густой сироп, стекающий с ложки. Никто, однако, не обратил внимания на эту констатацию.
– Лично я думаю, что самое отвратительное в физиологии – это villi, – сказала О’Доннелл. – Подумайте только, что надо нарисовать сечение чего-то, что имеет в высоту одну двадцатую дюйма и состоит из семи отдельных частей!
– А вы должны так подробно знать строение человека? – спросила Люси.
– Во вторник утром должны, – ответила соня Томас. – Потом мы можем забыть это на всю жизнь.
Люси, вспомнив, что в понедельник утром она хотела пойти в гимнастический зал, поинтересовалась, прекращаются ли тренировки на ту неделю, что идут выпускные экзамены. Нет, заверили ее. Не прекращаются, потому что показ состоится через две недели. Показательные выступления по рангу занимают место сразу после выпускных экзаменов.
– Все наши родители приедут, – сказала одна из Апостолов, – и…
– Родители всех, хочет она сказать, – поправила ее второй Апостол, – и из соперничающих с нами колледжей, и все…
– Все сливки из Ларборо, – вставила третья. Похоже, когда одна из Апостолов разражалась речью, другие автоматически следовали ее примеру.
– И все шишки из округа, – заключила четвертая.
– Убийство, – подвела за всех итог первая.
– Мне нравится показ, – сказала Роуз. И снова ответом было странное молчание.
Не враждебное. Просто отстраняющее. Без всякого выражения все посмотрели на Роуз и отвели глаза. Никто не прокомментировал то, что она сказала. Их безразличие словно превращало в человека на необитаемом острове.
– Мне кажется, это приятно – показать людям, что мы умеем делать, – добавила Роуз, как будто оправдываясь.
Они и это пропустили мимо ушей. Никогда раньше не встречалась Люси с этим английским молчанием-отрицанием в его чистом виде, во всей его жестокости. Она вся съежилась от испытываемого
