что фильм остановили, а экран свернули и убрали. Люди поднимали расставленные рядами стулья и уносили их обратно в классные комнаты и церкви. Какая-то женщина, увидев, что я прохожу мимо, что-то мне крикнула, но я не стала останавливаться и выяснять, что именно.
В закусочной собралось несколько мужчин; там было так же ярко и людно, как в обеденный час в будний день. Толкнув входную дверь, я очутилась в эпицентре дискуссии о том, что следует предпринять.
Уолли Бейкерсфилд, грузный, средних лет шериф Нью-Галвестона, как раз капитулировал.
– Погоня в такой поздний час может быть опасна, – заявил он. Услышав это, я едва не рухнула на колени. Мне ведь казалось, что решение здесь может быть только одно и все поддержат его единогласно. То, что именно шериф Бейкерсфилд предлагал склонить голову перед этими подонками, высвечивало в наших сердцах слабость, в существование которой всего час назад я бы не поверила. Мне вспомнился папа, которого рвало в ведерко. – Лучше дождаться утра, – продолжил шериф. – Тогда на нашей стороне будет дневной свет.
– К тому времени они уже будут за многие мили отсюда! – завопила я. Несколько мужчин, не заметивших, как я вошла, обернулись ко мне; выражения их лиц были так же разнообразны и туманны, как их перепуганные сердца. – Они скроются в пустыне! Вы все это понимаете!
Высокий светловолосый мальчишка – один из сыновей фермера Данна, мускулистый олух по имени Фенрис, – положил мне на плечо руку и предложил вернуться к отцу, который наверняка нуждается в помощи дочки. Он улыбнулся мне так, как улыбаются расшалившимся детям или добродушным собакам на пике воодушевления.
Я хотела уйти. Я была маленькой девочкой, окруженной лесом высоких мужчин с громкими мнениями; свои я обычно высказывать тоже не стеснялась, но в компании сверстников. А это были взрослые, привыкшие, что их принимают всерьез, привыкшие подходить к трудностям с мудростью и тщанием, а самое главное – привыкшие, чтобы при этом у них над ухом не зудели маленькие девочки.
Но мне казалось неправильным оставлять закусочную на эту толпу рассерженных мужчин. Их собралось уже девять или десять, они бродили из стороны в сторону, будто муравьи рядом с разрушенным муравейником, и громко разглагольствовали о том, что сделали бы, окажись они тут вовремя, и о том, что теперь, когда все закончилось, нужно вести себя благоразумно.
Один из них вышел из кухни и сказал, что ее обчистили полностью; не осталось ничего. Они обсудили будущее моего отца и пришли к невеселым выводам.
– Слишком рискованно было держать столько еды в одном месте, – сказал кто-то. – Он напрашивался на неприятности.
– Боюсь, что, если бы бандиты не успели раньше, очень скоро это сделал бы кто-то из нас.
– Да перестань, Джейкоб…
– Ты знаешь, что я прав. Все будет только хуже. Попомни мои слова. Стоит только кладовым опустеть – увидишь, что начнется.
– Мы – богобоязненные люди, – заявил кто-то еще. – А не дикари. Господь поможет нам это пережить.
– Господь на эту каменюку и носа
