Они нашли мужчин, стоявших посреди двора в ожидании лошади. Доктор говорил что-то. Василий Николаевич слушал, ковыряя палкой землю. Его глаза безжизненно, безучастно – признак волнения – смотрели вдаль.
– Ну, говорила я вам, что будет ждать? – протянула Марья Александровна.
Глаза Василия Николаевича приветливо сверкнули.
– Вы чего еще тут? – добродушно-ворчливо проговорил он. – Вас еще недоставало!
– Ну, мы уйдем, – ответила Вера Николаевна.
– Нет уж, – проговорил доктор, – если не для него, так для меня хоть останьтесь.
Доктор рассмеялся и покраснел.
Глаза Марьи Александровны рассмеялись и уставились на Веру Николаевну. Последняя, стоя за спиной доктора, сделала большие глаза и комично заболтала руками.
Василий Николаевич скользнул глазами, едва приметно про себя усмехнулся и повеселевшим голосом проговорил:
– А ведь тучка растет.
– Да будет, будет дождь, – успокоительно проговорила Марья Александровна.
Кабриолет подали.
– Ну, прощайте вы, – проговорил Василий Николаевич.
– Вы уж его веселого, доктор, привозите с собой.
– Не пускайте, – крикнула Марья Александровна.
– Ни за что не пущу, – ответил, повернувшись к дамам, доктор. – Веревками привяжу.
И доктор показал руками, как он привяжет.
– Доктор, доктор, – крикнула Марья Александровна, – не забудьте кстати к Кислиным… Перед обедом вам говорила, помните?
– Ага, хорошо.
И доктор, повернувшись, сел как следует.
– Там еще что? – спросил Василий Николаевич.
– Замужняя дочь Кислина первый раз рожает… Родила, но что-то неладно.
– Ну вот… Давно неладно?
– Да, кажется, вторые сутки уже.
– Ведь это что ж, скверно?
– Хорошего мало: заражение крови может быть.
– И смерть?
– Да уж…
– Вот оно… А старика не люблю: упрямый эгоист, вечно смущает остальных, но дочка его очень симпатичная. Веселая… такая бойкая… на святках, бывало… оденется в старинный костюм… Они ведь богатые… староверы… Этакая, знаете, настоящая, как у Маковского… Замуж неудачно ее отдали… Отец потянулся за богатством… Теперь опять у отца живет. Куда же сперва заедем?
– Да прежде заедем, пожалуй, к Кислиным.
Кабриолет остановился у ворот зажиточной, в пять окон, избы. Серый осиновый сруб был сделан из толстых четырех– пятивершковых бревен. На крыше соломы было много, и, аккуратно приглаженная, она лежала, прижатая длинными жердями, маленькими ровными крестиками, сходившимися на коньке. От избы тянулись во двор постройки: кладовая, клетушка, сараи, все это, под одно с крайней крышей, крытое соломой, заворачивало под прямым углом и образовало чистый, опрятный дворик. Под сараем виднелись телеги, бороны, плуг, соха, друг на дружку сложенные дровни, маленькие
