какая тут стыдливость.
– Женщина-врач, – проговорил как мысль вслух Василий Николаевич.
– Все равно, здесь не в стыдливости сила.
Василий Николаевич ничего не ответил и молча осмотрелся кругом. Заметив точно прятавшегося в конце улицы отца больной, старика Кислина, он, подождав, пока доктор сядет, тронул лошадь и подъехал к нему.
Ответив на низкий поклон мужика, Василий Николаевич проговорил как-то нехотя, не глядя на Кислина:
– Здравствуй, Кислин. Что ж это твои бабы делают?
– А что такое? – будто добродушно спросил Кислин, подняв на Плетнева свои маленькие, холодные, серые глаза. Но, несмотря на этот добродушный вид, чувствовалось во всей фигуре Кислина, его рыжей длинной бороде, которой он мотнул, как козел, какое-то скрытое злое раздражение.
Плетнев покосился на Кислина и лениво, устало проговорил:
– Знаешь же, в чем дело…
И, помолчав, прибавил:
– За что же дочь допускать до смерти?
Кислин уставился в землю.
– Я вот чего вам, Василий Николаич, скажу. Хошь она мне и дочь, а она у меня во где сидит.
Кислин пригнулся и показал на затылок.
– Не мое это дело выходит, – продолжал он, – кто брал, тот и заботься, – я полгода ее пою да кормлю.
– Да ты хочешь, чтобы она жила, или смерти ее хочешь? – брезгливо спросил Плетнев.
– Да господь с ней, пусть живет себе, – кто ж своему детищу смерти хочет? А только я к тому, что не мое это дело выходит, за людей делаю.
– Ну, там за людей не за людей, а сила в том, что осмотреть ее надо. Вот доктор хотел, а твои бабы не допускают его. А не осмотрит – помрет. Ведь что ж тут такое осмотреть? И мою же жену, когда больная была, осматривал доктор.
– Так, так, понимаю… а они не велят, значит? – не то участливо, не то насмешливо спросил Кислин, заглядывая в глаза Плетнева.
Василий Николаевич сдвинул брови.
– Глупо же…
– Знамо, что глупо. Баба она баба и есть, – проговорил Кислин и почесал свой затылок.
– Тебе бы распорядиться…
– Знамо, распорядиться, – раздумчиво проговорил Кислин, продолжая почесывать затылок.
Наступила долгая пауза.
– Ну, так как же? – спросил Василий Николаевич, все время наблюдая боковым взглядом мужика.
– Да уж, видно, их бабье дело.
– Пусть помирает, значит? – холодно спросил Василий Николаевич.
Глаза Кислина гневно вспыхнули.
– Божья воля… Нет, уж, того… не надоть.
Кислин решительно тряхнул бородой и уставился в землю.
Плетнев проглотил сухую слюну.
– Ну что ж, едем? – тоскливо спросил он у доктора.
– Поедем, – как-то сморщившись, отвечал доктор.
Плетнев еще раз покосился на все в землю глядевшего Кислина и повернул лошадь.
– Вот вам, батюшка, –
