на улицу не выпускали, и они прошли зря. На четвертый я проснулся и сразу подумал, что Валя с ребятами, наверное, уже листовки расклеили. Без меня! Мама возилась у печи, а бабушка, как всегда, стрекотала швейной машинкой и разговаривала то ли с ней, то ли с мамой:
– Теперь на тебя вся надежда. Ты уж не подводи. Двадцать семь, восемь, девять, тридцать. И что теперь? Жить, говорю, как будем? Под царем пожила, под большевиками пожила. Ладно, те хоть русские были, худая курица, да с нашей улицы. Мы ж вроде дружили с ними, Маш? С немцами, я говорю, дружили ведь перед войной? Чего опять не поделили? Тридцать один, тридцать два, ну-ну, ты не брыкайся, держи линию… Встал наш-то? Встать-то встал, проснуться забыл. Умывайся и за стол. Что еще за «не хочу»? Несолощий какой-то он у тебя, Марья. В чем только душа держится…
В дверь постучали. Стук был громкий и требовательный. Бабушка переглянулась с мамой, перекрестилась и отправила меня открывать дверь. Я спустился вниз и откинул крючок.
Они громко топали у меня за спиной, пока я поднимался по ступенькам. Когда они вошли, наша большая комната показалась мне маленькой. Их было четверо. Трое были немцами в шинелях, четвертый, в белом полушубке, русский. Он назвал нашу фамилию, и мама кивнула. Тогда он достал из-за пазухи какую-то бумагу и стал долго читать ее. Мне бы в школе за такое чтение поставили двойку, потому что он читал без выражения и глотал окончания. Я только понял, что у нас будет жить немецкий офицер. Пока этот, в белом полушубке, читал, один немец зашел на кухню и заглянул в мою комнату. Потом зачем-то снял с полочки статуэтку – фарфоровую девочку с корзиной, долго рассматривал ее, перевернул и хмыкнул. У него на боку был пистолет. У другого тоже. А у третьего, квадратного и в каске, – карабин.
– Здесь распишитесь, – сказал «белый полушубок».
Главный (было видно, что он главный) поставил статуэтку и, глядя на маму, что-то спросил. Я услышал только одно русское слово – «Владимир». Так звали… зовут моего папу.
«Полушубок» виновато заулыбался:
– Битте… Я… Битте. Нох айнмаль…
– Я сама отвечу, – сказала мама. И что-то проговорила на том же языке, что и главный.
– О-о! – удивился он. Потом показал статуэтку и еще что-то спросил.
Мама покачала головой: «нет». И снова что-то сказала по-немецки. (Мне только сейчас пришло в голову, что это немецкий – а какой еще-то?)
Главный достал из кармана блокнот и что-то записал. Потом кивнул «полушубку».
– Вот ваш квартирант, – сказал тот. – Жить будет там.
Он показал на мою комнату. Немец, самый высокий и худощавый, прошел в мою комнату и снял ранец.
«Полушубок» продолжал:
– Он придет вечером. Чтобы к семи все было готово. Комнату подготовить, постель, ужин, значит, все такое. – Потом посмотрел на главного, на маму и добавил: – Пожалуйста, – и протянул бумагу, – пойдете вот сюда, где сельхозтехникум был, встанете на довольствие, получите продукты.
И все вышли, топоча тяжелыми
