на кромках тротуаров фонари, сгущая первые сумерки. С Васютиного двора мне навстречу метнулись два собачьих силуэта, светлый и тёмный: Нора, конечно, выплясывая, Хорс, как мужчина, сдержано. Я с удовольствием чешу Норе спину, наклонившись, целую в тёплую переносицу. Выпрямляюсь – и чувствую, как ведёт меня на сторону. Что-то голова закружилась.
Надо срочно присесть, хотя бы на крылечко. Я просто устала.
В коленку тычется мокрый собачий нос. Хорс выжидательно смотрит. Пригибает здоровую башку, подставляет холку: чеши, мол.
– Ах ты, бабник, – говорю. Конечно, не отказываю в ласке. Пёс подставляет то бок, то спину, то суётся мордой в ладонь Шерсть у него жёсткая, как проволока, такую только конским скребком вычёсывать, простой гребень сломается.
За спиной чуть слышно скрипит, открываясь, дверь, половицы отзываются на шаги выходящего. Обернуться не могу – занята. Да и сторож мой не отвлекается, значит, тот, кто у меня за спиной, ему не кажется опасным.
– И это боевой пёс, – гудит с укоризной Васюта. – За ласку продался! Что ж ты хозяина позоришь?
Хорс смотрит с обидой, исподлобья.
– Не слушай его, – говорю, не прекращая чесать тёплый бок. – Он просто завидует.
Притягиваю к себе громадную башку и целую в переносицу, как и Нору. И вдруг глаза у него становятся… лукавые-лукавые. Через моё плечо он бросает взгляд на хозяина, на физиономии явно проступает: что, съел?
Бабник. Как есть – бабник.
– Прибью, – беззлобно отзывается Васюта. – Мало на цепи сидел?
Хорс, осаживаясь на хвост, чешет задней лапой за ухом – видал он эту цепь! – и с достоинством отбывает в будку. Вздохнув, кое-как поднимаюсь со ступенек. Спину, как обычно к вечеру, ломит, поэтому нечего на семи ветрах рассиживаться, прострел зарабатывать. Да и с нанимателем надо поговорить, негоже к нему спиной-то сидеть всё время, обидится.
Едва я ставлю ногу на первую ступеньку, Васюта, недолго думая, перегораживает мне дорогу. Рукой упёрся в столбик, что крышу подпирает, и мне мимо него – ни туда, ни сюда.
– И к чему ты так вырядилась? – говорит строго. – Лучше бы сразу рыбацкую сеть нацепила, все было бы видно. А так – угадывай, что там у тебя. Где рубаха-то?
Я стою на нижней ступеньке, он – наверху и возвышается надо мной, как гора. И кажется ещё больше, чем при знакомстве.
– У Галы рубаха, – отвечаю, чувствуя себя маленькой девочкой перед воспитателем. Даже голос становится тоньше. – Испачкалась совсем. Что в доме на меня сыскалось, то и надела. Пропусти, пожалуйста.
Он качает головой и даже не думает посторониться.
– Стыдоба! Ладно, у тебя ума ещё нет, ты местных нравов не знаешь, а Гала о чём думала?
– Васюта, – не выдерживаю, – ты слепой, что ли? В мой размерчик две таких Галы поместятся, а то и три. Хоть что-то в доме нашлось, и то хорошо.
Он мягчеет.
– Ладно, найдётся и у меня для
