style="font-size:15px;"> Я стою в спальне на верхнем этаже дома, который мы заняли под госпиталь. Стены фиолетовые, зеленые шторы будто заржавели, потому что подвязывали их окровавленными руками. На докторе Ролингсе прорезиненный фартук. Он подзывает меня пальцем:
– Закрой им глаза.
Но здесь сотни солдат, их так много, вереница коек тянется на целую милю.
– Не могу.
– Надо.
Я склоняюсь к первому мужчине. Кладу руку ему на лоб, провожу ладонью по векам.
– Прощай, – шепчу я.
Следующий, следующий, следующий. Глаза голубые и зеленые, пустые глазницы и мутные бельма.
– Не могу.
Алиса стоит на коленях перед безжизненным телом без рук и ног, закрывая покойнику глаза. На шее у нее болтается медальон.
– Зачем ты здесь? – спрашиваю я.
Она поднимает на меня взгляд. Изо рта ее выбирается цикада, массивная красновато-бурая голова опущена, насекомое ползет по нижней губе Алисы, прозрачные крылья раскрываются, шелестя, как папиросная бумага.
Я просыпаюсь на сбившихся в ком простынях, воздух в комнате затхлый. Обои возле кровати морщатся и пузырятся. Я прижимаю к ним палец, чтобы разгладить, но это не помогает. Кто-то стучит в дверь.
Тоби дышит ртом, стараясь не шуметь. Если он так привык, придется отвыкать.
– Я не в настроении, – говорю я. – Если тебе что-то нужно, попроси у Сирши.
Ручка поворачивается направо и налево. Замирает.
– Ты меня слышал?
– Да.
– Тогда надо отвечать «да». И «извини».
– Да, тетя. Извини.
Но он не уходит. Все еще стоит по ту сторону двери, я вижу носки его ботинок.
– Тоби?
Он просовывает под дверь перо сойки. Иссиня-черное, с белым кончиком.
Алиса приносила домой сокровища – семена и крапиву; пух одуванчиков и чертополох застревали у нее в волосах, в складках юбок, цеплялись за тонкие волоски на руках, словно растрепанное облако. Грязь под ногтями, ладони в песке. Деревья вокруг пруда несли свидетельства о ней, а она – о деревьях: инициалы на стволах, безделушка, или катушка, или обрывок кружева, спрятанные в щели, которые она сама же и вырезала. Иногда на ее корсаже или юбке не хватало пуговицы. В другой раз пропадала шпилька. Но никто их не воровал. Вместо пуговицы и шпильки – желудь. Прутик с краснеющим листиком. Бутон весеннего ириса. Черное перо с белым кончиком голубой сойки.
– Спасибо, – говорю я.
– Пожалуйста.
Пожалуйста, сказала Алиса. И голос у нее звенел, как колокольчики.
Портрет Бенджамина передвинули. Я вышла на кухню за кофе, а когда вернулась, не нашла его на прежнем месте. Он стоял на каминной полке, а теперь на подоконнике. Сирша прибирала и не вернула вещи на место. Мой дневник переехал с прикроватной тумбочки на письменный стол. Дверца шкафа распахнута.
Я закрываю дверцу, ставлю портрет на место, а шелковую закладку перекладываю на чистую страницу дневника.
– Сирша!
