к Нине Табидзе[141] и спросил, хочет ли она, чтобы он читал. Он недвусмысленно давал понять остальным, что поддерживает парию. Нина Табидзе ответила на рискованное выражение преданности ценным подарком: узнав, что Пастернак хочет написать роман, она подарила ему писчую бумагу.
Хотя все знали Пастернака в основном как поэта, он писал и прозу. Несколько его рассказов были приняты весьма благосклонно, как и длинное автобиографическое эссе и наброски романа. Мысли и герои из этих набросков, только более развитые, в конце концов окажутся на страницах «Доктора Живаго», как будто Пастернак совершал к своему роману путешествие длиною в жизнь. Не один десяток лет ему казалось, что ему только предстоит создать нечто великое и смелое; он постепенно начал верить, что такое достижение возможно лишь в прозе – «что это может быть, настоящая проза[142], какое волшебное искусство – граничащее с алхимией!» Пастернак также полагал, что «главные литературные произведения существуют[143] только в содружестве с большим кругом читателей». Еще в 1917 г. Пастернак написал в одном стихотворении:
Я скажу до свиданья стихам, моя мания[144],
Я назначил вам встречу со мною в романе.
Он говорил Цветаевой[145], что хочет написать роман «с любовью и героиней – как Бальзак». Однако первый опыт был сочтен «умозрительным, скучным и тенденциозно добродетельным»[146]. Роман был заброшен. Некоторые свои мечты и желания Пастернак передал главному герою, Юрию Живаго: «Он еще с гимназических лет мечтал о прозе[147], о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидать и передумать. Но для такой книги он был еще слишком молод, и вот он отделывался вместо нее писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к большой задуманной картине».
Вторая мировая война усилила желание Пастернака написать выдающееся произведение. Его друг, драматург Александр Гладков, говорил, что «его обычное чувство острой неудовлетворенности собой[148] вылилось в мысль, что он делает слишком мало по сравнению с громадными усилиями страны в целом». В октябре 1941 года, когда фашисты подошли к Москве, Пастернака вместе с другими писателями эвакуировали в Чистополь, небольшой городок с населением в 25 тысяч человек. В эвакуации он почти два года кормился жидкими щами, черным хлебом и читками в столовой Литфонда. То было жалкое, холодное существование.
В 1943 году Пастернак побывал на фронте в районе Орла и читал стихи раненым. Генерал Александр Горбатов пригласил[149] группу писателей на «скромный обед». Гостей угощали картошкой и окороком; налили по стопке водки на человека. Потом пили чай. Во время обеда произносили речи. В отличие от некоторых коллег, которые держались скучно и нагоняли сон, Пастернак произнес звонкую патриотическую речь, насыщенную юмором и поэтическими штрихами. Офицеры
Нина Табидзе, «Радуга на рассвете //
Борис Пастернак. Письмо Е. Д. Романовой, 23 декабря 1959. Цит. по:
Gladkov, Meetings with Pasternak, 87.
«Но и им суждено было выцвесть…» См.: Barnes, Boris Pasternak. Т. 1, 268.
Там же, 269.
Там же.
Доктор Живаго, ч. 3, гл. 2.
Gladkov, Meetings with Pasternak, 113.
