неслышный зов через стену класса, отчаянную мольбу: «Пожалуйста, услышьте меня! Пожалуйста, мне очень нужна Ваша помощь!». А Женечка тем временем направляется прямо ко мне и уже поднимает руку, чтобы ударить или ущипнуть…
И тут, о чудо! За спиной открывается шире, потом закрывается дверь, поворачивается ключ. Пилипенко смотрит мне за спину, кривит губы, опускает руку, резко меняет траекторию. Обходит меня по кривой дуге, за толстой колонной.
Я оборачиваюсь и вижу, как Денис Алексеевич смотрит на меня непонимающе: с чего я до сих пор стою тут в коридоре, с журналом, прижавшись к стене? Оглядывается, видит Пилипенко в дверях столовой. Смотрит опять на меня, вопросительно, но и тепло. И я чувствую эту устойчивость. «Никто не сдвинет меня отсюда, если я сам не сойду. Никто не сделает плохого в моём присутствии. Никому, и особенно – Вам».
Такого не было со мной, мне кажется, никогда. Никто не защищал меня. Никто не обещал кого-нибудь из-за меня побить. И никакие хулиганы или клеветники не были достаточным поводом… Помню записку, которую получила классе в третьем – вокруг слов «Яра дура» было написано рукой другого мальчика «Я люблю тебя», но ведь «Яра дура» перечёркнуто не было, нет… Что уж говорить о Пилипенко? О Максе Онейченко? О бесконечной истории вытачивания острот на моём слишком вспыльчивом сердце?
Как будто я не заслужила защиты. «Ты сильная, ты справишься!» – я жила с этим заклинанием наперевес. И не чей-то чужой, а мой собственный меч всегда вылетал из ножен со свистом – раньше, чем кто-то другой сообразил бы, что здесь происходит. И я командовала: «Женщин, ослов и ученых на середину!» – и становилась оборонять их ряды…
А тут из ниоткуда – рыцарь. Защитник. Бережный и осторожный, но сильный, как целый дракон. Даже сильнее дракона. Без страха и упрёка. Без «жила-была девочка, сама виновата». Без вопросов. Без сомнений. Без отговорок. И я впервые в жизни чувствую себя достойной – такой защиты. Такой силы. Такой заботы. Такого тепла.
Мне не хватает дыхания, потому что в груди разгорается целый пожар. Сердце горит. Горит, не сгорая, горит, отзываясь в спине, отдавая в руки, касаясь всполохами горла. Я не знаю, что делать, поэтому просто стою, прижимая к себе журнал, и жду, пока это пройдёт. Надеясь только, что не загорится одежда. И журнал. Иначе как я явлюсь на урок французского? Вся в копоти, pardonnez-moi, я тут немного зажглась? Все будут ржать. И опять же – кто защитит меня? Некому защитить…
И от этой мысли мои ноги подкашиваются. Я сползаю по стеночке там, где стою, прямо на пол, съёживаюсь, и начинаю всхлипывать. Тихо, без слёз. Перемена уже закончилась, последние бегущие из столовой до своих классов смотрят на меня с изумлением, но мне уже всё равно. Мне очень больно. И плохо. Только я почуяла эту защиту, впервые в жизни! И не могу взять её с собой дальше… Снова придётся идти в этот противный холодный мир – совсем одной…
Но он вдруг делает немыслимое. Он садится рядом со мной
