молочно-белая, усыпанная мелкими пупырышками кожа. Ещё он страдал глупым детским диатезом – и это в двадцать четыре года! От него всегда исходил запах какой-то детскости, пустой такой запах дешёвого мыла и лилий. У него был неправильный прикус: верхняя губа находила на нижнюю. Когда он впадал в состояние задумчивости и при этом хмурил белёсые редкие брови, его физиономия казалась смешной и жалкой одновременно. Пальцы у него были как у пианиста – бледные и длинные, в середине каждого кругло выпирал хрящ. Кисточка в таких пальцах казалась особенно тонкой. Рисуя, он выдвигал вперёд голову так, что та словно бы начинала жить отдельной от тела жизнью. Квазимодо его прозвали за горб. Говорили, в младенчестве уронил отец. Настоящее имя его никому не было нужно, к нему никто никогда не обращался, он жил загадочным изгоем в группе, одиноким горбатым студентом, который всё же великолепно рисовал. У него была своя жизнь, у группы – своя.
Совершенную противоположность горбуну представлял его одногруппник Андрей, красивый и весёлый молодой человек. У него, как у Дориана Грея[10], были кожа цвета слоновой кости, светлые волосы и синие глаза, черты лица мягкие, лишённые и намёка на появление хоть одной жёсткой черты, но взгляд блестел холодом и своенравием. Он знал, что красив, но позировать кому-либо отказывался. Сам написал несколько автопортретов, но, недовольный, сжёг их на даче в саду, опустошив бутылку бренди. Отец Андрея, журналист, находился в вечных, как правило, долгих командировках с ярким шлейфом свидетельств его адюльтеров: помада на воротничках, ночные звонки, фото с незнакомками. Мать Андрея содержала небольшой салон брендовой одежды на Невском проспекте, так что сына всегда одевала, как говорится, с иголочки. Мать задерживалась на работе до позднего вечера, домашней еды в доме, как правило, не было, и сын ужинал всегда в кафе-ресторане, где администратором работала его родная тётя, жалевшая мальчика. Оба родителя изменяли друг другу, но не разводились.
Андрей и Квазимодо считались лучшими в группе. Но Квазимодо обыкновенно не хвалили: его мастерство воспринималось как нечто нестандартное, не нуждающееся в похвале, воспринимаемое молча и требующее осмысления, – тогда как Андрея осыпали поздравлениями, которые окупались сполна белоснежной улыбкой коллективного любимчика. Квазимодо работал в своём углу тихо, как мышь. Андрей, наоборот, не скрывал своего творчества, позиционировал его при каждом удобном случае, требуя внимания. «Живопись должна быть бесстыдной», – заявлял он, изменив смысл высказывания Ахматовой[11]. Только у неё абсолютного откровения требовали стихи, а у Андрея – его гений и картины кисти великих, но уже умерших мастеров.
У Андрея в группе была девушка Вера, с которой он жил на съёмной квартире, но с некоторых пор он там не появлялся, забыв внести аванс за следующий месяц. Вера – высокая, стройная, со смуглым лицом с тонкими чертами, почти красавица, но только рот очень маленький, сухой, с блёклыми уголками. Девушка его нервно сжимала, когда улыбалась, и это несколько штриховало очарование. Рисовала она вычурно и как-то плоско, предпочитала Филонова
Дориан Грей – герой романа Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея», символ молодости, красоты, нравственной деградации и эгоистического гедонизма.
Видоизменённая фраза «Стихи должны быть бесстыдными», авторство которой, по воспоминаниям Л. Я. Гинзбург, принадлежит Анне Ахматовой (Л. Я. Гинзбург, «Воспоминания об Анне Ахматовой»).
