взяла его за руку и повела по пустым, чисто выметенным комнатам, в которых никто никогда еще не жил. Он был высокий, неуклюжий мужчина с блекло-синими глазами на белом детском лице.
– Но это стоит уйму денег, Берта!
– С нашими средствами мы теперь можем себе это позволить. Твое положение требует этого. Подумай, как мы будем счастливы.
Агент возвратился, потирая руки:
– Прекрасно, прекрасно. Я вижу, что мы пришли к благоприятному решению. Вы поступаете очень разумно – во всем Нью-Йорке вы не найдете лучшей квартиры. Через несколько месяцев вы не достанете такой квартиры ни за какие деньги.
– Мы берем ее с первого числа.
– Очень хорошо, вы не пожалеете о вашем решении, мистер Олафсон.
– Я пришлю вам чек завтра утром.
– Как вам будет угодно. Будьте добры, ваш нынешний адрес…
Агент вынул записную книжку и послюнил огрызок карандаша.
Она выступила вперед:
– Запишите лучше – отель «Астор». А вещи на складе.
Мистер Олафсон покраснел.
– И… э-э-э… я бы хотел иметь имена двух лиц, могущих дать рекомендацию.
– Я служу у «Китинг и Брэдли», сорок три, Парк-авеню.
– Он как раз назначен помощником главного управляющего, – прибавила миссис Олафсон.
Когда они вышли и пошли по набережной против ветра, она воскликнула:
– Дорогой, я так счастлива! Теперь действительно стоит жить.
– Но почему ты сказала ему, что мы живем в отеле «Астор»?
– Не могла же я сказать, что мы живем в Бронксе. Он бы подумал, что мы евреи, и не сдал бы нам квартиры.
– Но ты ведь знаешь, что я не люблю этих штук.
– Ну тогда переедем на несколько дней в отель «Астор», если уж ты хочешь быть правдивым. Мне еще никогда не приходилось жить в большом отеле.
– Но, Берта, это дело принципа. Мне не нравится, когда ты так поступаешь.
Она повернулась и посмотрела на него, раздувая ноздри:
– Какая ты рохля, Билли! Почему я не вышла замуж за настоящего мужчину?
Он взял ее за руку.
– Идем, – сказал он грубо и отвернулся.
Они пошли по перпендикулярной улице между строительными участками. На углу еще высился остов полуразрушенной фермы. Виднелась половина комнаты с голубыми, изъеденными коричневыми потеками обоями, закопченный камин, шаткий буфет и железная кровать, сложенная вдвое.
Одна тарелка за другой скользит из жирных рук Бэда. Запах помоев и горячей мыльной пены. Взмах мочалкой, в раковину под кран, и тарелка летит на край стола, где ее перетирает длинноносый мальчик-еврей. Колени промокли от разлитой воды, жир стекает по рукам, локти сведены судорогой.
– Черт побери, это не работа для белого человека.
– А мне наплевать, было бы что жрать! – сказал еврей, перекрикивая звон посуды и шипение плиты, на которой
