велела не останавливаться у маминой комнаты – мама заснула.
Они спускались в темном лифте, пахнувшем касторкой; негритенок ухмылялся Джимми.
– Что сказал доктор, тетя Эмили?
– Все идет не хуже, чем мы ожидали. Ты не беспокойся. Постарайся сегодня хорошо провести время с твоими кузенами. Ты слишком редко встречаешься с детьми твоего возраста, Джимми.
Они шли по направлению к реке, борясь с жестким ветром, под темным серебристым небом.
– Я думаю, ты доволен, что возвращаешься в школу, Джимми?
– Да, тетя Эмили.
– Школа для мальчика – лучшая пора в жизни. Обязательно пиши маме, Джеймс, – по крайней мере одно письмо в неделю… Кроме тебя, у нее теперь никого нет… Мы с мисс Биллингс будем тебя обо всем извещать.
– Да, тетя Эмили.
– И вот еще что, Джеймс. Я бы хотела, чтобы ты поближе познакомился с моим Джеймсом. Он одного возраста с тобой – может быть, только чуточку развитее тебя. Но вы подружитесь.
– Да, тетя Эмили.
Внизу, в вестибюле дома тети Эмили, были колонны из розового мрамора. Мальчик у лифта был одет в шоколадную ливрею с медными пуговицами. Лифт был четырехугольный; внутри его висели зеркала. Тетя Эмили остановилась перед широкой, красного дерева дверью на седьмом этаже и достала ключ из сумочки. В конце передней было окно, в которое можно было видеть Гудзон, пароходы и высокие деревья, дома, вздымавшиеся над рекой на фоне желтого заката. Когда тетя Эмили открыла дверь, раздались звуки рояля.
– Это Мэзи упражняется.
Комната, в которой стоял рояль, была устлана толстым, пушистым ковром и оклеена желтыми обоями с серебристыми розами. На стенах между светлыми панелями висели писанные масляными красками картины, изображавшие лес, людей в гондоле и толстого кардинала, пьющего вино. Мэзи взмахнула косичками и спрыгнула с табурета. У нее было круглое, пухлое лицо и вздернутый нос. Метроном продолжал стучать.
– Здравствуй, Джеймс, – сказала она, подставив матери губы для поцелуя. – Я очень огорчена, что бедная тетя Лили так больна.
– А ты не поцелуешь кузину, Джеймс? – сказала тетя Эмили.
Джимми подошел к Мэзи и ткнулся лицом в ее лицо.
– Вот так поцелуй, – сказала Мэзи.
– Ну, детки, займите друг друга до обеда.
Тетя Эмили прошуршала за синие бархатные портьеры в соседнюю комнату.
– Нам будет очень трудно называть тебя Джеймс. – Мэзи остановила метроном и посмотрела серьезными темными глазами на кузена. – Ведь не может же быть двух Джеймсов.
– Мама зовет меня Джимми.
– Джимми – очень простое имя. Ну что ж, придется называть тебя так, пока мы не придумаем чего-нибудь получше.
– А где Джеймс?
– Он скоро придет. Он на уроке верховой езды.
Сумерки, повисшие между ними, стали свинцово-немыми. Из железнодорожного парка доносились свистки паровозов
