как лучше починить раздвижной столик, садилась в потертое кресло, пробуя, насколько оно удобное, и со снисходительным изумлением рассматривала нелепые часы с двенадцатью цифрами. Она принесла на кровать стеклянное пресс-папье, чтобы разглядеть при свете. Уинстон забрал у нее вещицу, завороженный гладким, прозрачным, словно дождевая вода, стеклом.
– Как думаешь, для чего она? – спросила Джулия.
– Вряд ли эта штука вообще использовалась по назначению. Чем она мне и нравится. Просто фрагмент истории, которую забыли перекромсать. Послание из прошлого столетней давности, нужно только суметь его прочесть.
– А вон та картина, – она кивнула на противоположную стену, – ей тоже сто лет?
– Думаю, побольше. Сотни две, точнее не скажу: в наши дни определить возраст предметов невозможно.
Джулия подошла ближе.
– Отсюда эта тварь и высунула нос, – указала она, пнув деревянную обшивку под картиной. – Что за место? Где-то я его видела.
– Церковь по крайней мере раньше была церковью и называлась Сент-Клемент. – Уинстон вспомнил обрывок стишка, рассказанный Чаррингтоном, и ностальгически продекламировал:
Динь-дон, апельсины и лимон,
С колокольни гудит Сент-Клемент.
К его удивлению, Джулия завершила куплет:
За тобой три фартинга,
В ответ бряцает Сент-Мартин…
А Олд-Бейли звонит, вторя в такт:
Заплати-ка должок, дружок…
– Не помню, что там дальше, но концовка такая:
Вот свечка, на пути в кроватку светить,
А вот и палач идет – тебе головку с плеч рубить!
Строчки сошлись, словно отзыв и пароль. Впрочем, после строчки про Олд-Бейли должен быть еще один стих. Надо при случае попытать старика Чаррингтона, может, и вспомнит.
– Кто тебя научил? – спросил Уинстон.
– Мой дедушка. Он исчез, когда мне было восемь… Интересно, что такое лимон? Апельсины я видела. Это круглые оранжевые фрукты с толстой кожурой.
– Лимоны помню, – признался Уинстон. – В пятидесятые их было много. Они такие кислые, что от одного запаха зубы сводит.
– Под картиной наверняка полно клопов, – заявила Джулия. – Как-нибудь я ее сниму и хорошенько отмою. Нам скоро уходить. Увы, краску с лица пора смывать. Скукотища! Надо потом стереть с тебя помаду.
Уинстон полежал еще немного. В комнате темнело. Он повернулся к свету и принялся смотреть в стеклянное пресс-папье. Неиссякаемый интерес вызывал даже не кусочек коралла, а внутренняя часть стекла. В нем таилась огромная глубина – и в то же время было воздушно-прозрачно. Словно поверхность – небосвод, а под ним крошечный мирок со своей атмосферой. Уинстону казалось, что он может попасть внутрь, что он уже внутри, вместе с кроватью красного дерева и раздвижным столиком, с часами и гравюрой на стене. Пресс-папье было комнатой, коралл – жизнями Джулии и его
