немного; но на приличную выпивку двум неприхотливым бедолагам «хватило бы за глаза».
– Как я и думал, – поделился тот прискорбными мы́слями, не позабыв состроить плаксиво-ехидную рожицу, – к нам – строго и неотступно! – приближается английский фрегат. Через несколько часов – а может, и раньше? – мы будем, брат Скупой, болтаться на гладких, сухо обветренных, реях.
– С чего ты взял? – не обладая незаурядным умом, лысый сообщник рассуждал и нерезонно, и непрактично. – На наших измученных рожах ведь не написано, что мы былые пираты. Погляди вон на жухлые туловища: кожа да кости – смотреть, тьфу, противно! Да и оружия при нас никакого нет, – кивком облысевшего черепа он указал на пустовавшую перевязь, – как определить принадлежность к свободному воинству?! По сути, никак. Подойдут спросят, мол, кто такие, а после, введённые в счастливое заблуждение, что, типа, мы обычные моряки, отчалят спокойненько восвояси. Рыбёшки мы наловили не так уж и много, в основном она какая-то мелкая – на неё не позарятся. В случае чего, отдадим её добровольно. Самое худшее, останемся без горячительной выпивки – только-то и всего.
– Мне бы твоё тупое спокойствие, – закидывая последний конец, Бродяга хмурился всё более, всё суровее, – знаешь, Скупой, чего-то мне как-то не по себе. Сначала, как обычно бывает, без суда, без следствия вздёрнут, а когда уже будет поздно, возьмут разбираться. Гляди: идут прямо на нас, никуда не сворачивают. Уж не по наши ли грешные души они отправились специально?
***
Словно бы подтверждая, с носового орудия, установленного по левому бо́рту, раздался пушечный выстрел; он требовал замереть на месте и терпеливо дождаться королевского флагмана. Делать нечего, убежать на хлипкой лодчонке от трёхмачтового фрегата – это чего-то из разряда ненаучной фантастики. И два слаженных приятеля, освобождая непрочную сетку от пойманной рыбки, послушно исполнили властное приказание. Через двадцать минут одинокие бедолаги вскарабкивались наверх. Едва они перевалились за метровую балюстраду, недружелюбно, ружейными тычками и болезненными пинками, их познакомили с гвардейской командой. Встречать вышел лейтенант О́ливер Ру́бинс. Он отличался двадцатишестилетним возрастом, покладистым характером, где-то излишне весёлым, но в основном исполнительным, и принадлежал к дворянскому роду, в силу печальных обстоятельств незадачливо разорившемуся. За истекший неполный год худощавый офицер заметно поправился; он не выглядел теперь уж слишком высоким, а соответствовал средним стандартам; в жилистых руках и ловких телодвижениях так и продолжала угадываться немалая сила; привлекательное веснушчатое лицо теперь отметилось истинно мужскими оттенками – представлялось суровым и непреклонным; хмурые брови сводились к прямому, по-аристократически ровному, носу; пухлые губы, прикрытые лёгким, по-юношески жидковатым, пушком, выпячивались как будто капризные; рыжие, чисто саксонские, кудри скрывались за стандартным седым париком, а далее за форменной
