себе. Я вполне симпатичная. Да, для моих ста семидесяти сантиметров роста вес в семьдесят семь килограммов, пожалуй, излишен. Вот бы скинуть килограммов десять, и я была стройная, словно лань. Но куда их скинуть то?
В сауне становится жарко. Отпиваю из ковша уже потеплевшую воду, ополаскиваю лицо и перемещаюсь на нижний полог. Неужели он меня тут уморит? Жалко себя. Вот так жила-была девочка Рита Молодецкая, дочь погибшего генерала Российской армии, не видевшая ни тепла матери, ни защиты отца, ни даже родного дома… замучена жаром сауны… Такую, что ли, напишут эпитафию? Не хочу умирать. Я еще многого не прочитала, много не узнала, не почувствовала. Первый курс педагогического факультета, первый поцелуй, первые посиделки с однокурсниками где-нибудь у костра с пением песен под гитару, первая любовь с приятными телу прикосновениями нежных рук. Слышишь, негодяй? С приятными телу прикосновениями нежных рук! Нежных – ключевое слово!
Поливаю не знавшее нежных прикосновений тело из ковша. Хорошо, что воды еще много в кадке, может, сжалится надо мной садист до того, как она закончится.
Есть хочу. И в туалет. Сложно сказать, чего больше. Пописать бы в уголке. Да стыдно, конвойный, сидящий с той стороны дверей, услышит журчание. Снимаю мокрые от пота штаны, чтобы не давили на мочевой пузырь.
– Слышь, пухляш, ты там как?
Голос за дверью уже не рычит. Спокойный такой голос. Даже заскучавший.
Молчу. Силюсь не заплакать. Обидно мне. Вот я никому никогда зла не желала. Всем всегда помочь хотела, принести миру что-нибудь светлое, сделать что-то значимое. А теперь сижу с урчащим желудком и полным мочевым пузырем, всеми забытая и никому не нужная. Разве что только этому гиганту, напавшему на рассвете, как фашисты, и то, только для его плотских утех.
– Кать, – Миша стучит в дверь, привлекая внимание, – ты живая? Че молчишь то?
Он думает, что я Катя? Гонялся за мной, как угорелый! В кровать затащить хочет! Но я для него Катя?
– Рита, – возмущаюсь, выливаю на себя еще один ковш воды.
– Кто?
– Я! – кричу, кидая ковшом в дверь, тот обидно дзинькает, попадая в кочергу, и с глухим звуком приземляется на толстые доски пола. – Я Рита!
– Че, серьезно?
"Что" надо говорить. Разчекался он тут. Нелюдь необразованная!
– Я был уверен, что ты Катя. Тебе бы пошло это имя.
– Ох, извини, что меня не назвали, как вашему величеству было бы угодно, – кричу.
Подхожу к двери, поднимаю пострадавший ни за что ковш. Мне снова нужно попить. Тут становится совсем трудно дышать. Пинаю по двери, мысленно прося у нее прощенья.
– Да мне плевать, как тебя зовут. Ты выходить собираешься?
Не собираюсь я никуда! Помру тут, так и не узнав ничего в жизни хорошего.
– Давай же, – голос Миши становится ласковым, – я же слышу, как ты еле дышишь уже. Ну что тебе надо, чтобы ты вышла?
Нет
