в способе происхождения вещей и суждений и, во-вторых, в образе бытия. Подобно тому как Бог вдохнул в мёртвый, хаотический мир определённое качество и жизнь, так представления и ощущения, подвергшись действию рассудка, соединяются в разумное суждение. «Рассудок, дающий этому хаосу посредством суждения качества, образ и жизнь, не есть ли подобие Бога, творящего из хаоса мир? И глагол „быть”, из соединения которым предмета с признаком образуется суждение, не есть ли образ творческого слова „Да будет”?» Сходство, рассуждает автор сочинения далее, представляется и «в образе бытия» мира и суждения: силы сжимательные и расширительные, действующие в созданном Богом мире, подобны утверждению и отрицанию в суждениях. Как видим, не вопреки традиционному богословскому учению, а в полном соответствии с ним пишет Чернышевский о Боге как творце мира и развитии этого мира по внутренним законам. Преподавательская оценка под сочинением «весьма хорошо» подтверждает сделанный вывод.
В доказательство противоречивости мировоззрения Чернышевского-семинариста приводятся также выдержки из работы «Записки на метафизику. Профессора философии Московской духовной академии Ф. А. Голубинского». «Записки» правильно названы современным исследователем конспектом лекционного курса знаменитого богослова. Однако в дальнейшем конспективный характер работы Чернышевского не учитывается и принадлежащие Ф. А. Голубинскому суждения без обиняков приписываются Чернышевскому. Получается в результате, что не автору конспекта, а самому профессору богословия присуще противоречивое признание мира как первоначально сотворённого Богом, а затем развивающегося «по законам физическим и механическим», «под действием сил природы».[259]
Дело в конечном счёте не в смешении авторства. Мысль о божественном генезисе природы и последующем её самостоятельном развитии, вопрос о первом толчке составляли основу метафизического мировоззрения, и ни Ф. А. Голубинский, ни его юный почитатель Чернышевский ни в чём не подрывают ортодоксального богословия. С тем же успехом можно говорить, например, о противоречивости семинарских учебных программ, включающих, помимо специальных церковно-богословских предметов, естественно-научные дисциплины: медицину, геологию, физику и т. д. Ведь объективно эти предметы подрывали сущность богословского образования и незбежно вели к атеизму. Семинаристы же, как правило, атеистами не становились и в своём большинстве оставались верными служителями церкви. Другое дело, что Ф. А. Голубинский принадлежал к объективным философам-идеалистам, и посредством конспектирования его сочинения Чернышевский укреплялся на позициях объективного идеализма. Не случайно в «Очерках гоголевского периода русской литературы» (1856) Чернышевский упомянет Ф. А. Голубинского как заслуживающего уважения профессора, который вместе с некоторыми другими преподавателями духовных академий должен занять «в истории философии у нас такое же место, как
Там же. С. 26–27; См. также: Чернышевский. Вып. 7. С. 136–137.
