и азарт одновременно. Адреналин!
– Бабуль, опять не оштрафовали! – жаловалась я на берегу бабушке.
– Это до поры до времени – говорила бабушка. – Просто повезло, что не видели. В следующий раз точно оштрафуют!
До сих пор подплываю к буйкам с некоторым волнением – всё кажется, что какой-то грозный недовательзаплыватьзабуйки за мной следит.
– Нельзя смотреть на сварку – ослепнешь – говорил мне папа.
У вас тоже так говорили в детстве? А вы тоже экспериментировали ради проверки? Лично я просто не могла себя заставить не посмотреть на сварку! Идешь себе по улице и издалека видишь – варят! Отворачиваешься. Страшно! Ослепнуть-то не хочется. Идёшь, в другую сторону смотришь или вообще зажмуришься на всякий случай, но как только поравняешься, не удерживаешься и – тыдынц! – посмотришь! А потом весь вечер дома дрожишь от страха. Вот сейчас… Наверное, сейчас я ослепну! Кажется, уже начинаю слепнуть! Ой, плохо вижу уже!..
Я, кстати, до сих пор, когда прохожу мимо «варящих», не могу не глянуть одним глазком!. И сразу сердце замирает от страха – вдруг ослепну?!
– Нельзя есть виноград с косточками – аппендицит будет! Нельзя гладить бездомных животных – заведутся глисты! Нельзя курить не в себя – будет рак губы! Нельзя грызть ногти, а то проглотишь ноготь, и он в животе прорастет!
Всё враньё! Я проверяла.
В общем-то, маленькая Юля была вполне себе приличной девочкой из хорошей семьи. Просто дух противоречия, так свойственный детям, регулярно вырывался из меня, как чёрт из табакерки. Однажды, наверное, классе в пятом, мне очень захотелось быть плохой. Нигилизм хотелось проявить, протестовать против чего-то. Но я не знала, как это сделать. Дома всё было более чем счастливо и не находилось поводов протестовать, в плохую компанию во дворе меня не принимали, а быть в оппозиции с миром хотелось. Тогда, чтоб как-то зарекомендовать себя плохишом и повстанцем, я нарисовала голую женщину. Просто вот взяла альбомный лист и старательно изобразила тощенькую тётку, сидящую верхом на каком-то то ли булыжнике, то ли кубе, вызывающе и красиво, как мне казалось, положив ногу на ногу. Потом нарисовала ещё одну, которая расчесывала волосы и нагло ухмылялась. Потом ещё двух, лежащих на морском берегу в позе тюленей. Мне очень нравились мои полотна. Хотелось, конечно, бросить вызов общественному вкусу и притащить их в школу, подложив на стол училке, но я не решилась, слава Богу, всё-таки я была достаточно хорошо воспитана. Тогда, упиваясь собственной смелостью и чувствуя себя чуть ли не Че Геварой, я показала свои творения маме, типа: «А чё у меня есть!» Но маму не впечатлило. В глубине души она, конечно, была шокирована странными девичьими фантазиями, но понимая, что громким возмущением только подогреет моё чувство противоречия и усилит интерес к тётям в стиле «ню», моя мудрая мама просто сказала:
– У этой грудь некрасиво получилась. А вот эти две очень смешные, не показывай никому, а то обхохочутся. Ты не рисуй больше
