голосом. Потом помолчал и добавил, – И мне, это, Их жалко, вот.
Тут Старушка залилась не старушечьим смехом, затряслась просто от смеху, задрожала, стала расплываться в воздухе и растаяла вовсе, только эхо от смеха еще некоторое время раздавалось, но потом и оно исчезло. Мужчина вздохнул облегченно, почесал Собачку за ухом и пошел к дому, кивая на ходу другим Мужчинам с Собачками.
Высокохудожественная сказка про холодец из Эрмитажа
Художник Худов страдал инсталляциями. По ночам к нему шастала узкобедрая, узкогубая Муза и нашептывала ему творческие замыслы. С утра не выспавшийся Худов брался за работу, проклиная изощренные идеи Музы. Она, между тем, все слышала и на Худова злилась, но бросить его не могла, потому как, личностью была подневольной, обязанной служить, при ком поставили. Оставалось только мстить. Вдохновительница и мстила вдохновенно – такие идейки подкидывала, что вдохновляемый завывал нечеловеческим голосом. Соседи, люди тактичные, сострадательно покачивали головами, мол «муки творчества» и брались за беруши. Хотел Худов её прирезать потихоньку, все равно никто не узнал бы – Муза величина эфемерная – но та была настороже и являлась только во сне.
Однажды Худов перетаскал за день для очередной инсталляции двадцать крышек от канализационных колодцев общим весом около тонны и упал молча (завывать был не в силах) носом в диван. Тут его сознание расширилось, и он увидел сладостную свершившуюся месть так явно, что бодро сел и даже решительно встал с демонической улыбкой на остроносом лице. Наутро к подъезду подкатил грузовик, крепкие парни сгрузили крышки в кузов и дали Худову денег, на которые он купил краски, кисти, холст. У Узкой в тот день был выходной и когда она явилась на работу, было поздно – свершилось. Она совсем было скользнула тощим телом под жесткий Худовский бок, поближе к уху, но взгляд её задержался на новом предмете интерьера – мольберте. Девушку прошибло током, но не энергией творческой, а электричеством с выделением холодного человеческого пота: «Уволят к чертовой матери! Я же в станковой живописи, как свинья в апельсинах!». Художник, не тревожимый ночной гостьей, спал с младенческой улыбкой. Она же, напротив, металась как дневной Худов и даже стенала по-Худовски: «Сволочь! Зарезал все же, без ножа зарезал! На кусочки распластал! На кусочки…». И тут в её головке что-то мелькнуло, прояснилось, наконец, сложилось отчетливо. Она торжествующе глянула на своего несостоявшегося убийцу и привычным жестом откинула одеяло. Наутро, ничего не подозревающий, счастливый мастер кисти, движимый ночным вдохновением, взялся за работу. Сначала легко набросал обнаженные эрмитажные дамские плечи и груди в декольте и без них, потом нежные шеи с завиточками локонов у основания, милые розовые ушки, совершенные носики в профили и анфас, дуги бровей с кисточками и без, глаза от лучших портретистов, локотки и прочее-прочее. Когда прочее кончилось, искусник задался вопросом глобальным – что нового он скажет в искусстве. Он внимательно осмотрел свою работу и решил –
