советам и вместо продолжения разговора принялась показывать Остерману новые наряды для младенца-императора.
Еще один сигнал бедствия исходил от графа Р. Г. Левенвольде, прославившегося двумя страстями: к женщинам и картам. Он отправил Анне Леопольдовне тревожную записку. Прочтя ее, правительница не придала никакого значения предупреждению и изрекла: «Спросите графа Левенвольде, не сошел ли он с ума?» На следующий день она сказала ему: «Все это пустые сплетни, мне самой лучше, чем кому-нибудь другому, известно, что царевны бояться нечего».
Цесаревна ловко усыпляла бдительность правительницы. В день рождения императора она подарила ему игрушечное ружье и пару пистолетов, роскошно и художественно отделанных золотом. Правительница одарила Елизавету Петровну несравненно более дорогими подарками: украшением ценой в 200 тысяч франков и великолепным золотым сервизом для завтрака.
На Анну Леопольдовну не оказали влияния пророческие слова австрийского посла графа Бота: «Вы находитесь на краю бездны, ради Бога, спасите себя, императора и вашего супруга». Даже супруг правительницы Антон Ульрих, такой же недалекий, как и она, вероятно, по внушению Остермана, рекомендовал ей арестовать Лестока. Наконец, у Анны Леопольдовны должно было вызвать тревогу воззвание Левенгаупта, из содержания которого явно высвечивалось намерение Швеции свергнуть Брауншвейгскую фамилию.
Хотя предупреждения, исходившие от немецкого окружения правительницы, не вызвали у нее желания предпринять решительные меры, сомнения они все же посеяли. Иначе чем объяснить эпизод, происшедший за сутки до переворота, 23 ноября 1741 года, когда во время бала Анна Леопольдовна встала из-за карточного стола и пригласила цесаревну в отдельную комнату?
На удивление, цесаревна во время разговора с правительницей проявила несвойственные ей изворотливость, выдержку и актерское мастерство. Между двумя дамами состоялся следующий разговор.
– Что это, матушка, слышала я, что ваше высочество корреспонденцию имеет с армиею противника и будто вашего высочества доктор ездит ко французскому посланнику и с ним вымышленные факции в той же силе делает.
Елизавета Петровна нашлась, что ответить:
– Я с неприятелем отечества своего не имею никаких алианцов и корреспонденции, а когда лейб-медик ездит до посланника французского, то я его спрошу, а как мне донесет, то я вам объявлю.
Похоже, ответ Елизаветы Петровны, уверенный тон, с каким он был произнесен, убедили правительницу в непричастности собеседницы к заговору. По одним сведениям, обе настолько расчувствовались, что пролили слезы умиления; по другим – они возвратились в зал в крайнем расстройстве и возбуждении, заметно раскрасневшиеся. Как бы то ни было, но цесаревне и заговорщикам стало ясно, что правительству известно о существовании заговора, что с переворотом медлить, пока они на свободе, не следует: правительницу в любой момент
