Парслетт любил изображать обнаженных людей в теле – женщин и мужчин с крупными животами и тюленьими складками на коже. В данный момент он протягивал Сэгаму рисунок, сделанный на ватмане акриловыми красками, изображающий двух мужчин-близнецов, взасос целующих друг друга. Близнецы были немолоды, толсты, лысоваты, с седыми висками. Они ничем не отличались друг от друга, словно два целующихся отражения. Парслетт изобразил их голыми по пояс, с изрядными выпуклыми животами – он считал себя мастером изображения стареющей плоти, виртуозом синеватых вен, засушенных и красноватых локтей, мастером жилистых шей и седого пушка на ушах.
– Ого, близняшки, кажется, не на шутку увлеклись! – заметил Сэгам.
– Я собираюсь сделать этот сюжет маслом на холсте, в большом формате, – заявил Парслетт. – А вот уже готовый большой формат. Если вы мне чуть-чуть поможете…
Вдвоем они перевернули большой холст на подрамнике, который стоял лицом к стене. Это была недавно законченная Парслеттом картина, уверенно написанная пастозными мазками с преобладанием мертвенных зеленовато-желтых цветов, изображающая голую пышнотелую женщину лет пятидесяти, которая сидела, оседлав диванную подушку, и внимательно рассматривала пронзительно фиолетовый фаллоимитатор, зажатый у нее в руке. За ее спиной синел бассейн. У женщины было строгое лицо в очках, напоминающее о взыскательных учительницах и об ответственных смотрительницах музеев. Женщина взирала на пластиковый член, как смотрит директриса школы на хулигана.
One Hour Before She’ll Die. «За час до ее смерти». Так называлась картина.
– Лицемеры из Сохо будут в шоке, – равнодушно произнес Парслетт, и по выражению его лица нетрудно было догадаться, что эти «лицемеры из Сохо» давно уже стали для него абсолютной абстракцией, не вызывающей никаких чувств.
Рэйчел тем временем позвонила своей подруге Алисе Лессерс. Алисе она задала один вопрос.
А после Рэйчел спустилась в студию с подносом, на котором стояли чайник и чашки.
В ту ночь она осталась в Лондоне, где накопилось много дел и встреч, а на следующее утро, завтракая с дядей, она спросила его о впечатлении, которое произвел ее новый друг.
Завтрак живописца состоял из кукурузной каши, телятины, подогретого ржаного хлеба и трех бутылок безалкогольного пива. Дядя допивал последнюю бутылку пенистого, но не вполне пьянящего напитка, когда прозвучал ее вопрос.
– У меня возникло ощущение, что твой друг очень хотел бы кого-нибудь убить, – ответил Парслетт, спокойно нанося масло на хлеб с тем же выражением невозмутимого отчаяния, с каким он наносил его на холст.
– Думаю, большинство современных мужчин, а также немалое количество современных женщин лелеют и подавляют в себе это бессознательное желание, – сказала Рэйчел.
– Возможно. Но так же возможно, что твоему американскому другу уже случалось осуществлять свое, как ты выразилась, бессознательное
